Алексей Притуляк - Узник №8

— Но я же раскаиваюсь!

— Раскаиваетесь, да, я вижу… — в голосе начальника тюрьмы звучала показная неуверенность. — Кхм… Но не видимость ли это, думаю я.

— То есть, вы не верите в моё раскаяние?

— Очень хочу поверить, господин узник, очень хочу. Признаться, вы мне симпатичны, — начальник тюрьмы снова похлопал стоящего перед ним на коленях узника по плечу. — В вас сразу видно умного, доброго, интеллигентного человека. Не знаю, какое преступление вы совершили, но что-то заставляет меня думать, что наказание ваше, быть может, не соответствует злодеянию. Бывает, что наш суд ошибается. Но понимаете, в чём дело, господин узник… кхм… всё же вы преступник, и я не могу вот так сразу и просто вам довериться.

— Понимаю, да, — горестно кивнул узник.

— Я бы с удовольствием немедленно отдал бы вам письмо или даже сам изорвал бы его в клочья тут же, на ваших глазах, но…

— Но вы не доверяете мне.

— Кхм-кхм…

Узник тяжело и несколько нерешительно поднялся с колен. В лице начальника тюрьмы что-то изменилось при этом, какое-то облачко разочарования, что ли, скользнуло по нему, но почти незаметно — во всяком случае, узник ничего не заметил.

— Как я могу доказать вам мою… мою готовность искупить вину? — спросил он.

— Доказать? — надзиратель улыбнулся, кивнул. — Ну что ж, я рад, что вы задали этот вопрос. Действительно, лучше всего благие намерения доказываются делами, а не речами, не так ли?

— Что я должен сделать?

— Видите ли, господин узник, — исподволь начал начальник тюрьмы. — Видите ли… Не знаю, сумеете ли вы понять меня… Я отец. Отец взрослой дочери. У вас есть взрослая дочь?

— Увы, я не успел. Никакой нет — ни взрослой, ни какой другой.

— Угу… А у меня — есть. Да… Как это там, помните: что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!

— Да, да, безусловно помню, грандиозное произведение.

— Наверняка. Так вот, вернёмся, так сказать, по нашим камерам, хе-хе. У меня взрослая дочь.

— Я, кажется, видел её. Она приносит мне еду, вместе с вашей женой.

— Это вы видели жену господина надзирателя, — несколько нервно поправил начальник тюрьмы.

— Ах да, простите! — покраснел узник.

— Ничего, просто будьте в другой раз внимательней.

— Конечно, клянусь!

— Так вот, значит, я продолжаю. Дочь моя вступила в тот славный и опасный возраст, когда в сердце бушуют чувства, и чувства эти, что уж там говорить, зачастую берут верх над разумом, а уж коль скоро мы говорим о деве юной, то понимаем, что иначе у этой породы и не бывает, не так ли? Вы, господин узник, пребываете уже в таком возрасте, что, даже несмотря на то, что взрослой дочери у вас нет, способны понять меня, мои отцовские чувства.

— Я прекрасно их понимаю, — горячо заверил узник.

— Так я и думал, — кивнул надзиратель. — В таком случае, поймёте вы наверняка и те чувства, которые вспыхивают во мне, когда я узнаю, что у моей дочери уже есть возлюбленный и что возлюбленный этот, прости господи, — пожарник. Понимаете, что́ я переживаю?

— Понимаю. Радость.

— Радость?! Да вы шутить изволите, господин узник!

— Ах, простите, что за глупость я сморозил, — спохватился заключённый. — Не знаю даже, откуда это дурацкое слово вскочило мне на язык — уж лучше бы сразу типун. При чём тут радость, скажите на милость. Гнев, конечно же, вы испытываете праведный отцовский гнев.

— Хуже, господин узник, много хуже. Я испытываю ярость — законную, заметьте, ярость в ответ на то унижение, которое готовит мне этот, прости господи, пожарник, надеясь однажды стать моим зятем.

— Мерзавец!

— Воистину, и это ещё мягко сказано. В груди моей, как я уже сказал, бушует ярость. И мучительная мысль стучит в висок: как, как мне спасти мою единственную, обожаемую дочь?

— Да, конечно.

— У вас пожизненное заключение, господин узник, не так ли? — тон начальника тюрьмы стал деловитым.

— Точно так, господин начальник тюрьмы.

— То есть, если вы, будучи в заключении, совершите новое преступление, оно никак не повлияет на вашу дальнейшую судьбу — вы всё равно будете точно так же отбывать ваше пожизненное, как будто ничего не случилось.

— Д-да, — нерешительно произнёс узник, начиная, кажется, понимать, куда клонит начальник тюрьмы. — Видимо, это так.

— Вот я и говорю. Это стало бы прекрасным подтверждением вашей готовности встать на путь исправления. И я мог бы со спокойной совестью похадатайствовать перед администрацией о вашем освобождении.

— О! — неопределённо выдохнул узник.