Алексей Притуляк - Узник №8

— Нет. Ангельствую я недавно совсем.

— Ну а крылья-то откуда? Бог приладил?

— Оттуда же, откуда и у тебя.

— У меня? — поднял брови узник. — Ты о чём, ангел? У меня нет крыльев.

— Это потому что твои обломали — родители, может, или кто другой, или судьба. Или болел, может чем таким. А мои — уцелели, будь они неладны.

— И у меня были? Крылья?

— Как у всех. Ведь даже у навозной мухи есть крылья, пока злой мальчик не оторвёт их. И если мухе навозной дарован полёт, то человеку сам бог велел. И крылья твои были чисты и прозрачны.

— Не говори так, а то я заплачу, — поморщился узник. — Или с ума сойду… Нет, нет, не было у меня крыльев, никогда не было, никогда! Врёшь ты всё!

— Вру.

— И у надзирателя были?

— И у него.

Узник рассмеялся, представив себе надзирателя ангелом с крыльями и дубинкой. Получилось в самом деле смешно. Ангел и бровью не повёл.

— Да, — сказал узник, отсмеявшись, — вот уж не думал никогда, что стану узником.

— Я тоже.

— Что — тоже?

— Не думал, что стану узником.

— Ну, ты хотя бы ангел.

Наступило долгое молчание. Потом ангел:

— Устал я… Хочешь выпить?

— Да! — оживился узник, сплёвывая на пол порцию красного. — Да, чертовски хочу! Кажется, это единственное, чего я всё время хочу. Как ты узнал?

Ангел достал откуда-то из-под своих длинных одеяний плоскую серебристую фляжку, открутил пробку. Запахло бренди. Он протянул фляжку узнику.

На тумбочке громоздились последствия ужина, руины, оставленные голодом — пустая кастрюля со следами гороха на стенках, тарелка с ложкой, на которых выбито было лаконичное «№8», кружка с недопитым чаем.

Узник ещё не отошёл, кажется, от выпитого. Во всяком случае, на губы его иногда взбегала неожиданная бессмысленная улыбка, временами он нетвёрдо и широко поводил рукой, следуя окольными путями нетрезвых мыслей, или вдруг неуместно смеялся.

Человек, стоявший посреди камеры смотрел на него то ли удивлённо, то ли с жалостью. Человек был одет в китель начальника тюрьмы, с майорскими нашивками на погонах, в фуражке с высоким околышем и броской кокардой. Стоял он важно и как бы неторопливо (если стоять можно неторопливо), солидно сложив руки за спиной и покачиваясь с пятки на носок. Это был надзиратель. Это действительно был надзиратель, никакой ошибки тут не было. Но он был преисполнен достоинства, соответствующего погонам. Меж пальцев его белел исписанный листок — письмо узника.

За полузакрытой дверью замер сын надзирателя, сгорая от любопытства в ожидании разговора.

— Я получил ваше письмо, господин узник, — нарушил наконец молчание надзиратель в кителе начальника тюрьмы.

— Да, господин надзира… простите — господин начальник тюрьмы.

Надзиратель милостиво улыбнулся и небрежно кивнул, давая понять, что не придаёт значения невольной оговорке.

— Должен сказать, письмо огорчило меня, — продолжал он. — Нет-нет, оно написано прекрасным слогом, выдержано в нейтрально-вежливом стиле, но… но факты, которые вы излагаете в этом своём послании, столь вопиющи, что я даже не сразу понял, к какой тюрьме они относятся, я буквально не мог поверить, что вы пишете о вверенном мне учреждении и какое-то время находился в прострации.

— Уверяю вас, господин надзи… господин начальник, что… — неуверенно промолвил узник, но начальник тюрьмы, кажется, не был расположен немедленно выслушать его жалкие оправдания.

— Мне бы не хотелось думать, господин узник, — заговорил он, — что описанные вами… э-э… события являются всего лишь гнусной инсинуацией, выдумкой, домыслом, призванным опорочить наше скромное учреждение и…

— Нет! О, нет! — горячо воскликнул узник, с трудом ворочая непослушным языком.

Надзиратель и на этот возглас не обратил никакого внимания и продолжал:

— … и лично господина надзирателя, но невероятность описанного вами убеждает меня в том, что либо, господин узник, вы законченный лжец, во что я не хотел бы верить, и всё ещё не готовы встать на путь исправления, либо вы, простите, просто сошли с ума.

— Уверяю вас, господин начальник тюрьмы, что…

— Так, например, — продолжал надзиратель, не обратив на новую попытку узника никакого внимания, — вы пишете, что, цитирую: мне приходится терпеть ежедневные притеснения… Кстати, господин узник, вынужден вам заметить, что в школе вы занимались не тем, чем следовало бы, что, видимо, и определило ваш дальнейший жизненный путь, доведший вас до этой камеры. Ибо каждому первокласснику известно, что «притеснять» пишется через «тис», проверяем — тиснуть, притиснутый, тиски, тиснение. Ну, да это ладно, пенять следует, наверное, не вам, а вашему учителю чистописания, однако это не моё дело, пока он не осуждён и не находится в нашем замечательном учреждении. Меня же больше волнует не ваша грамотность, а вернее сказать — безграмотность, но ваше отношение к вверенному мне учреждению и лично к господину надзирателю.