Конн Иггульден - Воронья шпора

Одна из новостей погубила его в большей мере, чем назначенная за его голову награда, больше, чем сырость и страх. Сам Бекингем ни в коей мере не был озабочен участью обоих сыновей короля Эдуарда, в отличие от доброй половины тех лордов, которые вместе с ним возмутились против короля Ричарда. Некоторые присоединились к его восстанию для того, чтобы восстановить правильный порядок наследования, чтобы низвергнуть узурпатора, восставшего против вдовы своего брата и его сыновей, притом с непристойной быстротой, пока тело старого короля еще не остыло.

Двигавшие его соратников мотивы Бекингема не слишком заботили – пока все они не вышли на поле. В конечном итоге абсолютно не важно, по какой причине они сделали это. Его восстание набирало силы и крепло, и когда Ричард будет убит, им придется смириться с итогом. Высадившиеся силы Ланкастеров присоединятся к ним в ликовании. Все будет решено на трупе Ричарда, и погибшие родственники герцога Бекингема смогут упокоиться с миром.

Но известие о том, что оба принца неизвестно каким образом умерщвлены в Тауэре, нанесло смертельный удар делу Генри. Без них не могло быть никакой речи о восстановлении справедливости в династии Йорков, исчез смысл борьбы.

В отчаянии Бекингем и епископ Мортон решили, что их лордам следует изменить своей партии и перейти на сторону Ланкастера. И если б проклятые Тюдоры, наконец, появились, это могло бы подействовать на собравшихся лордов. Однако их не было, а среди лордов Бекингема хватало таких, кто утратил бы свой титул после возвращения Ланкастера. Вечером они помалкивали, однако к утру ушли, забрав с собой тысячи солдат. Наверное, его собственное восстание оказалось наиболее коротким и катастрофичным среди всех, что были на его памяти, с унынием подумал герцог. На его взгляд, с ним на поле в то утро осталось всего сотен восемь, самое большее – тысяча. Против бог знает скольких тысяч на другой стороне. Король Ричард переиграл его с самого начала, и герцог, против собственного желания, ощущал прилив нового уважения к нему, какого не испытывал прежде. Приливная волна, которая несколько восхитительных недель несла Бекингема с собой, выдохлась и превратилась в тихую лужу. Этот образ понравился ему, отчасти потому, что небеса над его головой снова разверзлись, и хлынул дождь, крупные капли которого неприятно барабанили по его кирасе. Доспехи уже порыжели от ржавчины, хотя герцог каждый вечер заставлял своих сквайров и слуг полировать их.

Заметив впереди сельский дом, он просто указал в сторону фермы, чтобы не перекрикивать ливень. Армия короля оставалась в миле-другой за его спиной, за полями, канавами и рекой. Учитывая, что дождь превратил всю эту местность в болото, Генри Стаффорд не думал, что Генрих пойдет утром вперед, какие бы знамена ни развевались над его войском, – разве что он потребует его капитуляции.

Однако у Бекингема в любом случае оставалось немного времени, и одна только мысль о кружке горячего молока вызывала в душе его стон.

Герцог спешился во дворе фермы и направился к ее двери. Склонив голову перед притолокой, он никак не мог увидеть, что один из его собственных людей замахнулся дубинкой. И когда удар обрушился на его затылок, Бекингем без чувств повалился на порог, повергнув в ужас хозяев дома грохотом брони и порывом дождя и ветра, хлынувшим в их жилье.

Спутники Генри, не говоря лишних слов, вытащили его наружу и надежно привязали к коню, предварительно крепко связав ему за спиной руки. Он привалился к шее животного, а его рыцари довольно переглядывались. Даже если разделить тысячу фунтов на шестерых, каждому из них доставалось целое состояние для бедного джентльмена.

Корабль больше не поднимался на волну и не спускался с нее, он только сотрясался под ударами, как раненый вепрь. Белые гребни взмывали над бортами, с шипением разбивались о них, прокатывались пеной по палубе, заставляли стонать сам каркас корабля. Матросы босиком пробегали по шкафуту, хватаясь за канаты и борта, когда накатывала очередная волна, и перекрикивались, указывая на следующую и ожидая ее. Время от времени кто-нибудь из них замечал волну слишком поздно, его сбивало с ног, и пенный поток уносил его по палубе к какой-нибудь надежной опоре. Некоторые с трудом поднимались на ноги и пытались отдышаться. Мокрые насквозь, пропитанные соленой водой волосы липли к их головам. Другие оставляли друзей долго жить, и волна уносила их через борт в пенящуюся, вздымающуюся бездну.