Майя Кучерская - Ты была совсем другой - одиннадцать городских историй

Далеко не все свои секреты раскрыл Громов, умолчав о деталях машинерии, и упорно уходил от вопросов Валеры о грифоне и ночном полете.

– У сказочки нашей не такой уж дурной конец, если я правильно понимаю? – улыбался Громов, поглядывая на Валеру и Женю, и в который раз уже предлагал выпить за их здоровье. – А жизнь, по счастью, чуть шире и непредсказуемее, так что наша прима, бог даст, послужит и Мельпомене, и мужу.

Валера слушал его и думал, что этот голос, эти интонации что-то ему напоминают.

На вечернее представление Валера идти отказался, просидев весь вечер в саду с глициниями за бутылкой превосходного белого вина из погребов Фабио. Заказчиков, по словам Женьки, постановка восхитила своей достоверностью. Ранним утром труппа уехала, а они с Женей решили задержаться здесь еще на день.

Они медленно спускались по дороге и вышли к площади.

Все здесь было так же, как вчера, позавчера и в его мечтах – так же благословлял прохожих медный епископ, так же прыгал вокруг черный щенок. Они двинулись дальше, с балкона выглянула все та же голова в седых кудряшках. В знакомом дворе нежилась розовая кошка. Лысый продавец фруктов попался им навстречу и приветствовал Валеру точно старого знакомого. Изабелла, не замечая их, выскользнула из дома, села на скутер и нажала на газ. Зазвонили часы на соборе.

Валера грустно улыбнулся им всем: это была их, для него навеки замершая, остановившаяся жизнь, его жизнь – подвижная, изменчивая, вот, рядом – смеется его шуткам, вертит во все стороны головой, задумывается, моргает. Ой! поцеловала в скулу.

– Хочешь, мы и правда купим эту виллу? Фабио – такой симпатичный. Да можно и вовсе остаться здесь надолго, хоть навсегда, жить, сколько захотим, – говорила Женя. – Хочешь, я вообще брошу театр? За эти дни я так полюбила Италию.

– За эти дни я так полюбил Москву, – откликнулся Валера.

…Только в самолете он понял, чьи интонации проступали сквозь медоточивые речи режиссера Громова, – конечно, грифона.

Путник прошагал уже третью, четвертую? версту… мерила баба клюкой – да махнула рукой… – прошагал уже пятую версту, а деревни, где он стал со стоянкой, все не было. Беззвучие, тьма, ни лая, ни огня, только посвистывает какая-то птаха из поздних в деревах отсыревшей рощи да потрескивает под ногами ледок.

Уже и хмель, бодривший его в дороге, опал, точно яблоневый цвет, и песни, что пел себе в подмогу, истощились, и веселье, плескавшееся в нем, когда вышел с праздника, иссякло.

В какой момент он свернул не туда? Выйдя от Спасского, сразу же следовало поворотить налево – пропустил, не разглядел в темноте поворот, но куда-то все-таки повернул, наудачу. И ведь назывались ему мужики показать дорогу, отверг. Были они кто вполпьяна, кто и вовсе пьян, показывать просились всей ватагой – с такими или целоваться, или драться. Ни к тому, ни к другому охоты он не имел, отказался, пошел сам, втайне довольный: и тем, что отделался, и тем, что в коробе за плечами, уже порожнем от колец, серег и кумачового товара, лежат теперь другие сокровища. И легко, счастливо было у него на сердце. Шагал – пел.

Но вскоре счастье истаяло, силы ушли в мерзлую дорожную глину, ноги так и гудели. Путнику стало зябко, а потом и по-настоящему холодно, подморозило. Дорога шла леском, ночь – зги божьей не видать. Потянуло у молодца с души: ветер дул почти зимний; зипун, доставшийся от одного старика-трактирщика по случаю, не грел да, по правде сказать, был уже ветх и ему короток. Пригодился бы любимый полушубок, но брошен был в избе, в которой остановился. Выходил-то под солнышко, днем стало даже жарко. Снимай, вдова, платье цве́тное, надевай, вдова, платье черное!

Лесок кончился, открылось поле. Ветер подул сильней, однако и проселочная дорога, по которой он шел, влилась в новую, твердую. Ощупал ее ногами и аж притопнул от радости – широкая, торная: значит, близко жилье, и зашагал быстрее, и даже будто согрелся. Стал перебирать в памяти, что за сегодня услышал и увидел.

День сложился ладным, сбитым.

Шла светлая. Пасха выпала в этом году ранняя, в оврагах еще лежал серый снег, на днях с утра летали даже белые мухи, но путник знал: не взирая на снег, вскинув головы в синее, совсем весеннее уже небо, деревни расцветут свадьбами – Красная горка! Заходи в село побольше – точно попадешь или на девичник, или на посидки деревенской молодежи.