Майя Кучерская - Ты была совсем другой - одиннадцать городских историй

– Так что вы хотели выяснить, – разочарованно так, и даже вроде и злится уже, что молчу или что без ребенка.

– Сережа, я Надя, не узнал? Помнишь меня?

Дернулся он.

– Надя?

Вижу, узнает постепенно. Не обрадовался, не улыбнулся даже.

– Вот так да! Не ждал. Надо же. Ну, пойдем, пойдем.

Весь как-то засуетился, завел меня в их тренерскую, в каморку маленькую. В углу ласты навалены, маски подводные, у самого входа – стол с чайником, чашек разовых пирамидка.

– Надо же. Так ты нарочно?

– Ну, не совсем. Сын у меня и правда есть, плавать умеет, но не особенно, хорошо бы ему еще поучиться, вот у тебя, например.

– Чай будешь?

Я отказалась, но он все равно за водой сходил, вскипятил чайник, наливать начал – в чашечки эти коричневые, пластмассовые, гляжу: руки дрожат. Вот тебе и тренер.

Спросила я его, конечно, куда он делся тогда, почему не простился. А он вспомнить не мог! Разве я не простился? Наверное, не хотел тебе делать больно?! Меня вроде как спрашивает. Наверно, говорю. Что ж ты меня-то с собой не позвал? Говорил, жить не можешь. А уехал и жил. Да куда, Надь? Ехал наугад, то ли найду работу, то ли нет… Но сказать «до свиданья» ты мог? Да я сказал, что ты? Нет, правда не сказал?

А я-то… А он вспомнить не мог. Ну а как под дождем меня нес, это хоть помнишь?

Тут он сразу разулыбался:

– Это помню! Вот времечко было! Девушки меня любили!

– Ты и сейчас ничего, – вроде и утешаю его. – Тоже любят наверняка.

– Нет, – рукой машет, – Надя, нет.

И как-то в сторону всё глядит. Но в чем дело, не объясняет. Поговорили мы в итоге недолго.

Узнала я, что из Америки не солоно хлебавши через три года он вернулся обратно, женился, два раза подряд, две дочки растут в разных браках, сейчас то ли в разводе, то ли нет, до конца я не поняла. Много работ сменил, и не только по специальности, вот сюда тоже недавно совсем устроился, и то с большим трудом, хотя зарплата – курам на смех… И всё вниз косится, в глаза не смотрит. Стала я собираться, а он вроде как тянет, не дает уйти и намекает, что вообще-то рассчитывал провести тренировку… Оставила я ему денег. Пять тысяч, аванс за пять тренировок, сказала. И бегом, бегом домой!

Троллейбуса нет, три остановки пешком промчалась в один миг. Как на одном заводе.

А дома – Гена. Рано сегодня вернулся, выходит ко мне.

– Что с тобой? На тебе лица нет.

Молчу я, не отвечаю. Дышать мне трудно почему-то.

Плащ помогает снять, из кухни чем-то вкусным тянет. По плечу меня робко так погладил. Ты отдышись, говорит, может, полежишь пока.

Поглядела я на него, в глаза ему – а глаза-то у него… нормальные, смотрит внимательно, так по-доброму, беспокойно только немного. Но беспокоится-то он обо мне!

Обняла я его покрепче и отпускать не хочу.

На скамейке сидит маленький мальчик и плачет. За спиной мальчика – спокойное вечернее море, сине– темное, в редких белых кудряшках. К мальчику неторопливо направляется человек в синей униформе береговой охраны. Четыре легких прыжка, и я рядом. Это мой мальчик, мой сын. Охранник смотрит на нас и уходит. Пять мгновений назад мальчика не было на свете, он завис в пустоте небытия.

Мы с папой и сестрой мальчика бегали по набережной, искали. Потом разделились. Папа побежал в одну сторону, я в другую. Дочку посадили возле афишного столба и взяли клятву – ни с места.

Обежали всю набережную, встретились у афиши. Гарри Поттер глядел мимо – загадочно, равнодушно.

Мальчика никто не нашел.

И снова мы разошлись, но силы уже убывали, никто больше не бежал. Папа шагал от моря прочь, осматривать близлежащие улочки, я побрела на пляж, шла, вязня в песке, мимо опустевших лежаков. Сквозь облака уже проступали золотистые полосы, зажигая водяную гладь.

Сколько времени прошло с тех пор, как мы его потеряли? Сорок минут, час? Невыносимо много. Я внимательно вглядываюсь в воду, отодвигая взглядом буйки, человечка на пестром матрасе.

Мальчик долго ходил, искал нас, тыкался в животы людей – и никто! Ни один человек не подошел к нему, не уточнил: ты потерялся? Тебе помочь? Проклятая страна. Тогда он понял, что никогда, никогда уже нас не найдет. Медленно спустился к морю, аккуратно, покорно – да, покорно! – стянул шортики, футболку, расстегнул сандалии и пошел. Забрел в теплую воду, в которой так любил плескаться, но теперь он не плескался, просто шел вперед. Четыре года, низенький, идти недолго, плавать он не умеет.

Я всматривалась во все, уже немногочисленные, оставленные на берегу детские сандалики, нет ли наших? Не было, не было наших. И детей почти не осталось – все ушли. Только две-три парочки еще ловили последние лучи, а может, просто некуда больше им было пойти, и какой-то одинокий седокудрый дед, загоревший до черноты, смолил сигарку, невидяще глядел в закат. Слишком спокойный. Иностранец?