– Поганец! – вскрикивает отец и краснеет от гнева, прямо перед Рощиным втискивается синий «ниссан».
– Так-то! – чеканит отец, когда удается его обогнать.
Так!
С неба все льет, теперь это уже определенно дождь – потеплело. «Впереди авария, в правом ряду», – заботливо сообщает яндекс-навигатор, и они застывают в пробке. Почти не движутся, пусть.
– Пап, я подумал, почему мы никогда не разговариваем с тобой? – отчетливо и медленно, чтобы отец обязательно услышал, произносит Рощин.
Но отец не отвечает, глядит вперед, пытается разобрать, какой там, далеко впереди, на светофоре свет.
– Отец?
Молчание.
– Слушай, почему мы так редко с тобой говорим! – почти кричит Рощин. – Не редко даже – никогда вообще? Мы ведь столько еще не обсудили. Пока ты лежал, я все думал – столько надо тебя спросить!
– Почему ты кричишь? – удивляется отец. Кажется, только теперь он все расслышал. – Красный?
– Да, – кивает Рощин, отец доволен: угадал. И продолжает:
– Спросить? Ну, спрашивай. О чем ты хочешь поговорить?
– Обо всем! Как ты рос, про детство твое. Про маму твою, папу.
– Мама – под конец болела все время, работала с утра до поздней ночи, я ее и не видел, бухгалтером, потом кровотечение, и все. Папа… характер был еще хуже, чем у меня, – не глядя на Рощина, усмехается отец. – И тоже заболел потом, рассеянный склероз, болезнь не из приятных. Я у тетки жил, вчетвером в одной комнате. Но все-таки уже не в бараке. Сыновья ее меня не любили, оба в Германии сейчас. Так и рос, как сорная трава…
Раздается резкий старомодный звонок. Это трещит отцов мобильник. Он под рукой, в кармане пальто, отец вынимает телефон, доисторический, зато с крупными кнопками, громкость включена на полную, чтобы слышать, и Рощин слышит: голос женский, вроде бы совсем молодой, звонкий и тревожный.
Отец смотрит по-прежнему вперед и отвечает кратко: перезвоню тебе, не могу говорить, перезвоню! Обрубает связь. И розовеет, молодеет на глазах. Расправляет плечи, снова руководит Рощиным.
Дождь кончился, небо светлеет. Они вырываются наконец из пробки, подъезжают к светофору, впереди – пусто, сейчас полетят.
– Зеленый! – хрипло произносит отец на мгновение раньше, чем Рощин успевает тронуться. – Что стоишь?
– Еду, еду, – улыбается Рощин, и они разгоняются наконец.
– А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела! – поет отец, играя глазами.
И впервые за этот долгий месяц, полный разговоров с мамой, обсуждений медицинских тонкостей, анализов, размеров «благодарностей» для врачей, бессознательного смутного ожидания дурных вестей и бесконечных заочных бесед с отцом, Рощину становится по-настоящему спокойно.
Он громко, отрывисто сигналит, гонит этого желтопузого впереди, медлительного таксиста, тот бежит прочь. Рощин вжимает газ, они мчатся все быстрее, отец торжествующе стучит кулаком по колену, Рощин смеется.
Папа, живи всегда.
И вот наконец после треволнений, суеты, пытки пробкой она сидела у него на коленях в красном нарядном платьице со шнуровкой на спине, ерзая попкой, подпрыгивая, хохоча и пугаясь. Все это, как обычно, – самозабвенно. Когда хохотала, забывала о нем совершенно. Когда пугалась, вжималась и оборачивалась – папа… Не бойся, это же сказка, шептал он на ушко, ощущая губами легкость ее волос, и снова упирался глазами в затылок, спутанный золотой воздух, зависшую в нем заколку-львенка, оставшуюся в одиночестве. Второй лев ускользнул, видимо, в раздевалке – дочка, к счастью, ничего не заметила, а ему нравилась эта асимметрия.
Ляля пришла в театр первый раз в жизни, а он ее первый раз в театр привел.
Теперь он глядел на явно уже немало испытавших на своем веку женщин, изображающих ромашку, колокольчик и божью коровку (к спине крепились нелепые полураскрытые крылышки), и недоумевал: почему они думают что дети – глухие? Почему так ужасно верещат? Но детям, кажется, было и в самом деле не громко – они видели точно то, что им хотели изобразить. Дочку ничуть не смущали ни возраст женщин, ни обвисшие крылышки в черных кружках, она всем сердцем (ну, какое там сердце?) участвовала в происходящем, кричала и показывала медвежонку, самому симпатичному здесь, но по сценарию злыдню, неправильную дорогу, потом кидалась в него пушистыми, косматыми шарами, якобы колючками репейника. Им досталось целых два таких шарика, дочка пульнула и промазала. Зато вторым попала Мишке в руку – они сидели на втором ряду – и засмеялась так, что он почувствовал – его скромная коллекция совершенных мгновений пополнилось.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу