Майя Кучерская - Ты была совсем другой - одиннадцать городских историй

Мальчик подскакивает козликом, идет вприпрыжку – рад, что вырвался, наконец, на волю, длинноногая громогласно велит ему прыгать по– осторожнее, скользко. Но и он, несмотря на свой нежный возраст, оборачивается на маму просяще, ему тоже не хватает любви, конкретно маминой. Мама улыбается сыну рассеянно и почти сразу отводит взгляд, глядит удивленно в озаренное небо. Какое оно светлое здесь, в Москве… и да, она любит, конечно любит тебя, дурачок, просто есть у нее и другие заботы и какая-то, не знаю какая, заноза в сердце. Но вот папа, есть ли у них папа? Почему бы и нет?

Единственный на всю их компанию кавалер в дорогом драповом пальто ведет свою белокурую леди в шубке за руку, юношески, гордо, и она счастлива, сжимавший ее страх, что однажды, возможно, скоро он ее бросит, как бросали все предыдущие, наконец, растаял под ногами вместе с первым снежком. И все, чего она хочет сейчас – чтобы это мгновение длилось, чтобы он всегда так же уверенно вел ее сквозь влажный предзимний вечер, плеск невидимых волн, бьющих о парапет, вел свою любимую женщину и не отпускал. Ему тоже приятно держать ее за руку, вот так у всех на глазах, вести свою девочку, и он думает о том, как после спектакля они наконец доедут до гостиницы, и опять она будет сжимать своими узкими ладонями его голову, перебирать его густые, жесткие, уже седеющие волосы и шептать слова, о которых он никому никогда не расскажет. Ради этих мгновений вся эта поездка, мучительный и все еще не завершившийся развод, ради этого можно потерпеть и шумную, жаляще одинокую сестру ее лучшей подруги, увязавшуюся зачем-то вместе с ними в Москву.

Все это я вижу так ясно!

И тот жокей с розочкой хотел того же. Светлые столпы пара поднимаются от каждого вверх, поют в ледяное небо одну и ту же жадную песню.

Оборачиваюсь назад: Оксана ведет командировочного, Лжеглазкова, передвигаться самостоятельно он не может. Николай внимательно смотрит на них с теплохода, ждет, когда она вернется; вернется она вот-вот – наверху, на набережной уже желтеет вызванное им такси. Командировочный снова очнулся и что-то оживленно рассказывает своей попутчице, кажется, даже напевает, он блаженствует, он ушел в отрыв, она посмеивается, он ей вовсе не в тягость. На несколько мгновений я вижу в нем подростка, который молит об одном: признании, аплодисментах. И Оксана дарит ему это без напряга, свободно, щедро – смеется его шуткам, ей и правда смешно! И крепко держит его под руку, прощая ему нетвердость шага и запах перегара, машет таксисту, чтобы помог посадить клиента в машину.

А в телефоне у меня, на острове Тиндер, живет целое войско мальчиков, девятнадцати – двадцати трех лет, с глазами некормленых волчат, которые угрюмо мечтают о телках, деньгах, успехе, но на самом деле хотят того же – любви, любви без обид и вопросов; и где их жгучий глоток глинтвейна в жесткий морозный день?

Но что это? Столпы любовной жажды проткнули небо: снег усиливается, валит крупно, густо. В черном воздухе заметно светлеет и всё делается волшебным, новогодним совсем. Мои попутчики исчезают, один за одним, в снежной мгле. Чистый белый поток уносит остатки боли, обещает: ничья мольба не останется без ответа. Нужно только расслышать его, этот ответ. И это нежное белое движение и есть он! ответ и милость, судя по траектории небес. Это и есть то, о чем все мы так жарко просили, – просто ответ на другом, не совсем понятном нам, небесном языке!

Ищу в карманах перчатки, нащупываю сырую сложенную бумажку: «требуются экскурсоводы». Сминаю и отбрасываю прочь. Прощайте, Оксана, Коля, неведомый капитан и прыгучий мальчик. Журчит мобильный, выуживаю его из рюкзака на свет: мама. Ну наконец-то, алле! Да нет, у меня все в порядке, звонила просто проведать, узнать, как ты.

Мобильник булькнул и щекотнул бедро, когда Рощин заходил в лифт.

Пока кое-как выуживал телефон из обтягивающего кармана джинсов одной рукой, другая держала пакет с продуктами, жал вслепую на экран, эсэмэска открылась, сама.

«Ты была совсем другой. Как прикажете понимать?»

Рощин поморщился, достал уже этот спам, глянул, от кого.

Эсэмэска была от отца.

Лифт рокотнул, остановился и выпустил Рощина наружу. Ответить не хватало руки.

Он повесил угластый, с торчащими коробками молока и печенья пакет на крепкий крючок, им же заботливо недавно вбитый. Дашка долго уговаривала и уговорила – сделал ко дню рождения ей сюрприз, вкрутил! Два дня его трудовой подвиг оставался незамеченным, пока сам не выдержал, не подвел к крючку. «Так это ты? – изумилась жена. – Я-то думала, сосед, обрадовалась…»