Игорь Шагин - Белая полоса

Я попал в камеру до 16 часов. У меня был свободный вечер до отбоя и целый выходной день впереди.

Каждый раз, приезжая с суда, я проводил некоторое время на наре, лёжа на спине с закрытыми глазами и ладонями рук под головой, как будто впитывая в себя события прошедшего дня. Всё было чисто, прозрачно и, как правило, без всякого осадка.

Но сегодня, от того, как ёрзал и двигал мышцами на спине Владимир Тимофеевич, когда я задавал Подмогильному вопросы, как смотрел на меня Подмогильный и какой походкой он вышел из зала, у меня осталось что-то неприятное на душе. Как будто осталось чувство, что я обидел человека, который и так уже пострадал от бандитской пули. И покушение на убийство которого сейчас вешали на меня. И вместо того, чтобы ответить, что это недоразумение, я сказал «читайте плёнки Мельниченко» (майора СБУ, который несколько лет записывал разговоры в кабинете Президента).

Закинув под голову руки, я лежал с таким чувством и с такими мыслями, когда зазвенели ключи, щёлкнул замок, отодвинулся засов и в камеру открылась дверь.

Молоденький офицер из режимного отдела, стоявший рядом с дежурным, сказал всем выйти из камеры в коридор. Такие случаи бывали и раньше — когда работники оперчасти или режимного отдела шли в камеру по наводке за запрещённым предметом. Чаще всего за мобильным телефоном, когда уже точно было известно его местонахождение или что он прямо сейчас в пользовании. В этот момент, например, находившийся в камере агент надевал на себя определённого цвета футболку или блейзер козырьком в обратную сторону (за этим в камере тоже очень внимательно следили) либо выставлял любой другой оговорённый предмет, который можно было увидеть из коридора в глазок.

В камере телефона не было и у меня связанного с этим чувства тревоги — тоже.

Я, Алексей и Гена вышли в коридор. Офицер зашёл в камеру и через некоторое время позвал дежурного. Потом нас снова завели в камеру.

В камере было выдвинуто несколько сумок. А на моей наре завёрнут матрас. Подушки лежали не на своих местах, как будто был проведён поверхностный обыск. Такое бывало: если после обыска ничего не пропало, то могло появиться. Можно было найти, например, у себя в сумке пару бутылок водки, если у кого-то из твоих знакомых в тюрьме день рождения. Или кто-то ушёл из зала суда и таким образом со свободы передал привет. Правда, у меня таких случаев не бывало. Со свободы те, кого бы я мог назвать своими знакомыми, пока мне не встречались. А в тюрьме близких знакомств, чтобы пить за чьё-либо здоровье, я старался не заводить.

Пока соседи проверяли свои вещи, я проверил ниточку от телефона. Она была на месте. Электробритва с зарядным устройством — тоже.

— Карты ушли, — сказал Алексей явно без сожаления, ибо в тюрьме такие карты можно было купить за несколько пачек сигарет.

«Ну, ушли — так ушли, — подумал я. — Правда, зачем им понадобились карты Алексея, которые он хранил в подушке и которые за прошедшие полгода не трогали?»

В этот вечер я не разговаривал по телефону, и аппарат оставался лежать на том же месте — у стены за окном.

Возможно, приход офицера с изъятием у соседа карт был отвлекающим манёвром. И обыск мог быть ещё впереди, что иногда случалось и после двенадцати, и после двух часов ночи.

Ночь прошла тихо. Я пораньше лёг спать и хорошо выспался, настроившись в спокойной обстановке провести выходной день и собраться с мыслями перед назначенным на завтра очередным заседанием суда.

В десять часов утра дежурный заказал меня без вещей. Я не ожидал прихода адвоката. Возможно, это была Света с одним из последних томов жалоб и заявлений, с которым я ещё недоознакомился или забыл расписаться в графике. Я надел брюки и рубашку. Дежурный открыл дверь, и я вышел в коридор.

Но на этот раз меня вели одного. Хотя такое бывало и раньше — когда, например, партию увели, а Николай возвращался ещё за кем-нибудь, чтобы адвокат или следователь не ждал, когда соберут следующий комплект заключённых по этажам.

Когда прапорщик Коля привёл меня на следственный корпус, номер кабинета мне не назвали, а к нам присоединился офицер, и меня через решётчатую дверь у комнаты с пультом дежурного по следственке повели направо, по лестнице вверх, на третий этаж — в административный корпус, куда два года назад меня водили на роспись.

И в тот же кабинет начальника СИЗО.

В сопровождении офицера я зашёл в кабинет и представился.

— Семь суток, — сказал мне Скоробогач.