Церенц - В муках рождения

Она кончила следующими словами:

– Большой отрадой было видеть в такое тяжелое для армянского народа время богатырей, чья воинская храбрость равна их добродетели и бескорыстию.

Сказав это, княгиня встала и добавила:

– Надеюсь, господа военачальники, сегодня вечером вы почтите наш монастырь своим присутствием и поужинаете с нами.

Сделав несколько шагов, она остановилась перед Ашотом.

– Сильную защиту ты нашел, князь Ашот, чтобы скрыться от меня. Но твоя храбрость опять прославила тебя. Слухи о твоих подвигах дошли до меня и порадовали. Я довольна тобой. Не могу не признаться, что ты сдержал свое обещание.

Ашот смущенно пролепетал несколько слов, а княгиня, остановилась перед Овнаном и устремила свой ясный взгляд на его горящие глаза, которые словно угасли в минуту. Он с трудом держался на ногах.

– Военачальник Овнан, не узнаешь меня?

– Мне ли знать тебя, княгиня? – сдавленным голосом ответил Овнан.

– Я дочь Васака Багратуни, Васкануш. Вспомнил теперь, не так ли?

– Да, княгиня, – таким же голосом сказал Овнан.

– Сегодня вечером увидимся?

– Как прикажешь, княгиня.

– Очень хорошо, – и поклонившись князьям, игуменья вышла из комнаты. Все, кроме Овнана, последовали за ней. Она села на мула и поехала по монастырской дороге.

Тогда Гурген сказал Ашоту:

– Ты прав, сынок, это необыкновенная женщина и, верно, похожа на царицу. Столько величия в ее движениях, голосе и речах, что поневоле тебя охватывает благоговение.

– А ты еще смеялся надо мной…

– Ты прав, я даже не осмелился сесть в ее присутствии. – Гурген обратился к Хосрову. – Но ты обратил внимание на Овнана? Лев обратился в кроткого ягненка, даже глаза потеряли свой блеск. Мне показалось, что он болен.

– Да, видно он нездоров.

– Сколько лет может быть этой женщине?

– Полагаю, что лет сорок пять.

– А выглядит много моложе. Монастырская жизнь: молится, ест, пьет, спокойна, бездетна.

– Нельзя судить так поспешно, Гурген, это легкомыслие. Кто может знать жизнь человека, какие тайны кроются в его прошлом. Княжна Багратуни – красивая, умная девушка. Что привело ее сюда, с берегов Евфрата на берег Чороха? Человеческое сердце, говорят, подобно морским глубинам. Мы смеемся, поем, шутим, едим, пьем, а толпа, которая не видит ран нашего сердца и не может читать на нашем лице, завидует нам. Зачем далеко ходить. Тот, кто видит тебя, божьей милостью умного, здорового, красивого, храброго князя царского происхождения, может только сказать: «Вот самый счастливый в мире человек». Но я, не будучи мудрым Соломоном, вижу, что какой-то червь подтачивает твое сердце, вижу на твоем ясном челе заботу, облако, бросающее тень на твою жизнь. Как же оказать, что Гурген счастлив? Так и ты – знай, что эта женщина в черном была создана для виссона и багряницы…

– Ты прав, Хосров, ты умнее меня.

– Боже упаси, я просто опытнее тебя, потому что гораздо старше и всегда старался извлечь пользу из виденного.

К счастью для Гургена, он остался недоволен пророчеством Хосрова, хотя проникся уважением к его прозорливости. Вошел Ишханик, который как родственник ездил провожать княгиню.

– Итак, волей-неволей мы и эту ночь должны здесь провести, раз даже военачальник Овнан обещал княгине быть у нее. Завтра мы вернемся в Араманьяк, а оттуда вместе поедем в Тортум.

– Очень хорошо, – сказал Гурген, – хотел бы я знать, что это за человек, занявший мою крепость?

– Какой-то негодный греческий князь. Я несколько раз предупреждал греческого спарапета, что захват Тортума – беззаконие, что Гурген Арцруни в императорских войсках – лицо известное, но он прерывал меня и говорил, что выполнит мою просьбу и прикажет не занимать крепости в течение года. Если же через год, мол, Гурген не приедет, то и не пытайся просить, кто знает, что с ним и каким опасностям подвергся он из-за своего дерзкого нрава. Но не прошло и года, как отношения у меня с греками стали враждебными, и они напали на Араманьяк. Слыхал я, что они захватили и Тортум. Что поделаешь, сынок?.. Мы несчастный народ, каждый считает своим правом разорять нас. А мы, растерянные и отчаявшиеся, бросаем собаке кусок, чтобы спасти другой. Я это вижу со дня своего рождения, и горе тем, кто придет после нас.

– Нет, Ишханик, этого не будет, лучше уйти из этого мира бездетным, чем уготовить нашим детям такую же судьбу.

В тот же вечер в одном из покоев монастырского подворья состоялся ужин, на котором ненадолго показалась и княгиня, оставив вместо себя монастырского священника.