Фрэнк Харди - Власть без славы

Нелли и Ксавье фактически жили, как в тюрьме. Мальчик ни разу еще не выходил из дому, а Нелли бывала только в церкви, и то лишь по воскресеньям. Вот уже несколько месяцев миссис Моран упрашивала Нелли по крайней мере хоть сойти вниз к ужину. Сегодня она сказала дочери, что Джон тоже этого хочет.

Нелли решила вытерпеть эту пытку. Белое платье ей шло, она выглядела в нем очень миловидной, но лицо ее было грустно, почти угрюмо. Она присела к туалетному столику, разглядывая в зеркало свое лицо и волосы.

Ну вот, думала она, и кончилась наконец осада. Теперь надо делать вид, будто в доме все благополучно. Нелли вспомнила о тоске и унижении, пережитых ею в ту пору, когда она носила ребенка от Билла. Эти первые месяцы после разрыва с мужем оставили в ее памяти и сердце глубокие рубцы, которые никогда не залечит время. Оробевшие дети то и дело приходили к ней в комнату и спрашивали: «Ты больна, мама?», «А скоро ты поправишься?», «Папа тоже, должно быть, болен: он совсем с нами не разговаривает», «Папа никогда к тебе не приходит?»

Джон Уэст не разговаривал ни с кем из своих домочадцев. Нелли редко видела его, но всегда знала, дома ли он или еще не вернулся. Случайно встретившись в коридоре или на лестнице, они не заговаривали друг с другом, но Джон Уэст окидывал жену осуждающим, полным ненависти взглядом. Что бы она делала, если бы не приехала мать? Захлебываясь от неудержимых рыданий, Нелли все рассказала матери, и та поняла ее. Мать сказала, что ради детей Нелли должна забыть Билла Эванса и помириться с Джоном Уэстом.

Никогда ей не забыть той ночи, когда родился ребенок, — даже через сто лет это не изгладится из ее памяти. К тому времени Билл стал для нее горько-сладостным воспоминанием, но она знала, что ребенок, который вот-вот должен был появиться на свет, будет напоминать ей о нем до конца жизни. Физические страдания как бы растворялись в вихре беспорядочных мыслей, а миссис Моран в это время стояла возле нее, помогая, советуя, уговаривая. Из соседней комнаты слышались мерные шаги Джона Уэста — он ходил взад и вперед по комнате, и один бог ведает, о чем он в это время думал. Быть может, он разделял отчаянную надежду, появившуюся у Нелли, когда роды близились к концу, — надежду на то, что ребенок родится мертвым?

С появлением ребенка ее снова охватила тоска по Биллу Эвансу и вместе с тем жалость к мужу: она впервые поняла, сколько ему пришлось пережить; но время шло, и она постепенно подавляла в себе эти чувства. Что дали ей и тот и другой? — спрашивала себя Нелли. Ничего, кроме горя, тревог и разбитого сердца. Джон так и не зашел к ней, но мать рассказывала ей, что он стал еще жестче и мрачнее.

Нелли всецело отдалась заботам о сыне. Ксавье, мучительно напоминавший ей Билла, был прелестным ребенком, и она страстно привязалась к нему. Старшие дети приходили к ней до и после школы, а также перед тем, как идти спать. Они любили мать, восхищались малышом. Но многое им было непонятно. Это чувствовалось по их вопрошающим взглядам.

Так прошло два года, и время для Нелли отмечалось только ростом ребенка, воскресными посещениями церкви, восходами и заходами солнца и тем, как распускались, а потом опадали листья высокого дерева, которое стучало и скреблось своими ветвями в ее окно. Мальчика крестили, когда ему исполнилось полгода. Придя с ним в церковь, Нелли заставила себя войти в исповедальню. Священник посоветовал ей то же, что и мать: она должна искупить свой грех, вновь взяв на себя обязанности жены и матери.

Нелли отошла от туалетного стола и направилась к двери; вдруг она заметила, что вся дрожит и что у нее подкашиваются ноги. Ей показалось, что она ощущает острую боль в крестце; эти боли мучили ее с «того самого дня» — после родов она постоянно жаловалась на них, и в конце концов мать пригласила врача. Тот сказал, что позвоночник был ушиблен, но последствий опасаться нечего, однако Нелли по-прежнему жаловалась на боль. Просто мнительность, решила миссис Моран, но это было не совсем так. В сознании Нелли этот ушиб стал как бы символом вины мужа перед нею.

Огромным усилием воли она овладела собой, открыла дверь и вышла на лестницу.

Нелли медленно спускалась по широким, покрытым ковром ступенькам, а в это время все, кто был в столовой, застыли в напряженном ожидании. Обед еще не подавали, но вся семья уже собралась вокруг стола.

Джон Уэст сидел во главе его, положив руки на скатерть; лицо его походило на бесстрастную маску, глаза глядели прямо перед собой. Слева от него, лицом к Двери, сидела миссис Моран, с аккуратным узлом седых волос на затылке; она была из тех женщин, которые умеют стареть, сохраняя достоинство. Возле нее застыла на стуле старшая дочь Уэста Марджори, которой шел уже девятнадцатый год. Невысокая, коренастая, она была очень похожа на отца, но в отличие от него очень усердно училась и обладала недюжинными способностями к музыке. Она не опускала глаз с двери в ожидании этого желанного и вместе с тем страшного момента; она догадывалась о многом из того, что скрывалось за общим напряжением. По другую сторону стола сидели младшие дети. Мэри была прелестным подростком, в котором уже угадывалась будущая красавица; рыжеволосая, высокая, с изящной, рано развившейся фигурой, умненькая и общительная, ока покоряла все сердца, хотя ей еще не исполнилось и пятнадцати. Отец в ней души не чаял. Он говорил о ней так, как может знаток живописи говорить о прекрасной картине, но Мэри с ее тонкой чувствительностью отталкивала непреклонная холодность отца. Рядом с ней сидели мальчики — одиннадцатилетний Джон и восьмилетний Джозеф, названный в честь своего дяди Джо и такой же, как и он, спокойный, беспечный и безвольный. Джон характером и складом ума напоминал свою сестру Мэри. На отца он походил только наружностью.