Максим Кантор - Азарт

– О мой Неаполь, о мои апельсины! – это Микеле заныл, подошел к нам и заныл. – Зачем я поехал на север?! Это совсем не Италия!

– Ты только сейчас заметил?

– О, си! Си! Я заметил! Большая разница!

– А зачем ты вообще приехал? – спросил лысый актер.

– Я думал, общий бизнес намечается… Мы в Италии по-семейному бизнес делаем… А помирать не согласен.

– Знаем мы ваш семейный бизнес в Италии, – сказал немецкий рыбак, – мафиози проклятые…

– Мафиози быть лучше, чем нацистом! – завизжал Микеле.

– Ваш дуче был не лучше нашего фюрера. Просто трус и тряпка.

– А! Вашего фюрера! Вашего! Проговорился!

– Заткнитесь вы оба! Пропадать так пропадать! Достали вы меня со свой Италией и Германией! Идем черномазых спасать! – Лысый актер стукнул кулаком по фальшборту.

– Вы погубите нас, как Сербию погубили! – раздался тенорок Цветковича. – Свобода моей несчастной страны растоптана – а теперь топчут персонально меня!

Жирный поэт распрямиться под ветром не решался и стоял на скользкой палубе на четвереньках, на него было страшно смотреть. Бушующая стихия измучила поэта, исказила его благостные жовиальные черты. Мне даже померещилось (впрочем, тому виной сумерки, должно быть), что щеки у поэта ввалились.

– Мы твоим сербам хвост прищемим, и поделом! – жестко сказал немецкий рыбак. – А ты жизнь отдай за братьев-славян, спаси беженцев. Тут все сараи в порту набиты нищими. Ты нищим сербам на причале и пенса не дал.

– Я сам и есть Сербия! – Боян Цветкович сказал это с таким выстраданным чувством, что все поглядели на поэта с уважением. – Я сам – женщины и дети этой несчастной страны… Я – растоптанная свобода… я – горе матерей… я – поруганная свобода…

– Так что, идем спасть матерей?

– К берегу, умоляю, держите к берегу! – Поэт поднял полное лицо к свирепым небесам и заголосил: – Домой! В Европу! В Европу!

И все это под равномерный рев моря.

– Считаю, надо идти к Дувру, – сказал Хорхе, – тем более ветер нас туда отнесет все равно.

– При таком ветре, – сказал рыбак Штефан, – мы часов за пять дойдем, будем раньше вельбота.

– За восемь, – сказал второй рыбак, Клаус, обычно молчаливый. – Я прикинул. Восемь часов при полном ветре.

– С ума сошли, – сказал Йохан. – Но если уж решили…

– Боишься?

– А чего бояться? Раз все идут. Раз уж мы европейцы.

– Я отказываюсь! Безоговорочно отказываюсь! – крикнул Цветкович, но лысый актер схватил его за шиворот и поставил не ноги.

– Все идут, – сказал актер, – и ты, стервец, пойдешь.

Англичанин Адриан вышел из трюма и стоял, смотрел на нас, скрестив руки на груди. Губы оксфордского профессора сложились в презрительный розовый бутон.

– Любопытно. Общий энтузиазм перед кораблекрушением. Все романтично – вплоть до встречи со скалами. Интересно, а могло быть иначе? Как ты себе представлял течение событий? Вообразим, что корабль построен, что есть машина, нет пробоины – и дальше что? Как жить?

– Общей семьей, – сказал Август.

– Равное распределение, вероятно? – Профессор говорил устало, презрительно ронял слова.

– Равное распределение, – Август ответил.

– Единая Европа? – саркастически сказал англичанин.

– Именно так.

– Испанец пусть пьет, голландец пусть курит марихуану, долдон-немец пусть доски приколачивает, а француженка пусть песни поет?

– Мы все вместе – общество. Каждый трудится как умеет.

– Так ведь половина не умеет.

– Научатся. Когда научатся уважать соседа. Тогда и вина не надо.

– Но простые удовольствия должны быть, согласись.

– Удовольствие в равном труде. Других удовольствий нет.

– Например, игра в карты? Нет, нельзя? Вино? А любовные утехи? Вовсе отказаться? Это ханжество, гражданин иезуит. Вот и ваша жена так тоже считает. Вы, наверное, светскую культуру не жалуете?

– Не жалую, – сказал Август.

– А зачем тогда общая семья, если культуры нет и удовольствий нет?

– Я хочу сделать невозможными войны, – сказал Август.

– Так ведь от такой ханжеской жизни люди горло друг другу перегрызут. О, какая тоскливая намечалась перспектива. Значит, ты намерен был лишить нас человеческих радостей?

– Болезни и беды происходят от удовольствий. Потому так получается, что главное удовольствие человека – это унижение другого и власть. Рядом с этим удовольствием меркнут все прочие радости. Поглядите на тиранов – у них самые острые удовольствия на свете. Люди стремятся к богатству любой ценой, потому что золото дает власть, то есть возможность удовольствия через неравенство.