Максим Кантор - Азарт

– Поднять флаг! – крикнул капитан Август.

– Я боюсь! – ответил звонкий голос Полины.

– Не смей бояться!

И снова – резко, грозно:

– Поднять флаг!

Капитан отдал приказ детям – теперь я понял: детям!

И девочки бросились к флагу – наш синий дельфин жалко болтался под ветром, подвязанный к рее. Флаг «Азарта» был сшит детьми из разных разностей: в дело пошли тельняшка моряка дяди Вити, спальный мешок сквоттера Йохана, лифчик Присциллы – лоскуты были сшиты вместе, а поверх дети пришили дельфина. Все это смотрелось беспомощно: разве таким должен быть флаг корабля, идущего сквозь бурю?..

Но это был наш флаг, другого не было.

Дойти до флага-дельфина сквозь штормовой ветер и моряку было бы непросто. Дети шли, шатались, падали, вставали, скользили по доскам, а волна накрывала их с головой и мела по палубе, как метла метет мусор. Сквозь пелену дождя я видел, как девчонки взялись за руки, чтобы встретить ветер вместе.

Ветер все равно сбил их с ног. Проволок по палубе, ударил о борт, оттащил в сторону – тут их опять накрыла волна. Заряд был такой силы, что девочек буквально подбросило в воздух.

– Боюсь! – звенело сквозь ветер.

– Не бойся!

– Не могу! Мне страшно! Не могу идти!

– Танцуй! – кричал капитан Август. – Если страшно – пляши!

– Как – плясать?

– Пляши!

И бесшабашные девчонки пустились в дикий пляс под ураганным ветром.

Никогда не забуду этих безумных детей, пляшущих на корабле в бурю.

Рот мой был полон соленой пеной – иначе я бы что-то им крикнул, как-то им помешал бы. Казалось, это самоубийство – плясать под ураганной волной. Казалось, это преступление – заставить детей танцевать в шторм.

Но помешать я не мог.

Девочки кружились и прыгали, сплетались и разбегались, визжали дикую песню – детскую эпиталаму ветру и морю – и так, в танце, дошли до флага.

Капитан не боялся за детей, Август не сделал и движения, чтобы им помочь. Был уверен – думаю, теперь я знаю, почему он был уверен, – что ураган не справится с детьми.

Дети привязали флаг – пальцы не слушались, детские ручки коченеют на холоде быстро, но они все-таки привязали его к свободному концу рваного такелажа. Грот-ванты были гнилыми и рвались в любом месте – капитан Август собирал такелаж по клочкам и обрывкам на забытых складах, но чтобы удержать дельфина, и гнилые ванты сгодились. Ветер взвыл, волна вскипела, веревка взлетела вверх, и наш дельфин взмыл над кораблем. Рваные ванты вились и закручивались в урагане – и дельфин парил, кувыркался, он нырял и плыл в грозовом ветре и ураганной волне.

– Плыви, дельфин!

– Лети, дельфин!

Дети плясали на пьяной штормовой палубе, дельфин полоскался в ураганном ветре, и «Азарт» летел вперед, навстречу ревущему морю.

– Вставайте, дядя Йохан, пляшите с нами! – крикнула Алина певцу ювенильных ценностей, распластанному на палубе.

Авангардист Йохан сделал усилие, сел; выпучив глаза, музыкант взирал на пляшущих детей.

– Вставайте, дядя Йохан, здесь весело! Пляшите!

Йохан встать не смог, попытался, но не смог; куда там плясать, певец ювенильных ценностей и голос-то подать не мог. Хрипел, плевался соленой желтой пеной.

Голос подал Боян Цветкович, поэт.

– Бе-бе-бе! Бу-бу-бу! – возопил Цветкович. Клекотанье его доносилось сквозь рев шторма подобно тому, как доносятся крики чаек. Возможно, его реплика была несколько иной, но губы не слушались поэта, ветер свирепствовал и срывал слова с губ; слова были мятыми, мокрыми, невнятными. – Бе-бе-бе! Уууууу! Помогите мне! Бу-бу-бу! К берегу! Бу-бу-бу! На берег хочу! О, земля! Где ты? Отправьте меня на сушу!

– А ну, веселей! – гаркнул Хорхе. – Как там поэт сказал? Бе-бе-бе! Отлично сказано! Держи мачту, ребята, трещит, собака. Веселей, веселей! Канаты гнилые, бу-бу-бу! Сейчас все к черту развалится, братва! Бу-бу-бу! – подхватил боцман мотив Цветковича. – Хорошо сказано, жирдяй! Поэт, сука, прав! Бу-бу-бу вокруг! А ну-ка, дружно, вместе с жирдяем, за работу! Веселей, матросики!

– Кто-нибудь! – голосил поэт Цветкович. – Помогите, защитите, закройте! Бе-бе-бе! Демократия! На берег хочу!

– Веселей, веселей! – кричал Хорхе. – А ну-ка, немчура, навались! Давайте, фрицы, голубчики! Не подведите, окаянные гансы! Отлично, братва! Бу-бу-бу!

– Богородица Троеручица! Вверяю себя в руки твои, бе-бе-бе…

– Давайте, фрицы, давайте, родненькие! Давайте, псы-рыцари, давайте, убивцы!

– Уууу! Спасите! Сжалься, Пресвятая Матерь! Бе-бе-бе!..

Клаус и Штефан не издали ни звука, работали молча. Немцы сделались частью корабля, стояли тверже, чем мачты. Канаты жил – покрепче вантов и выбленок – вздулись на шее Штефана, рыбак расперся ногами на мокрой палубе, одеревеневшими – тверже реи – руками вязал грот-марсель. Такелаж рвался, рыбак начинал снова, без крика отчаяния, без протеста, без ругательства, снова и снова, а ветер рвал парус, и веревки лопались. Рыбак продолжал работать.