Максим Кантор - Азарт

На лестнице меня задержал все тот же Йохан, певец ювенильных ценностей.

– Не смей подходить к Присцилле.

– Ты о чем?

– У тебя жена есть. И хватит с тебя. Ну, ты меня понял, – угрожающе так сказал.

Возможно, Йохан ревновал не к женщине Присцилле, но к Присцилле – куратору современного искусства, однако какая же разница? Присцилла объединяла в своей личности как интеллектуальные, так и гендерные амбиции. Собственно, кураторство выражалось в том, что женщина говорила объекту воспитания заветное заклинание: «бурдье, бадье, фуке» – а дальше дело пускалось на самотек. Женские чары использовались сугубо в воспитательных целях – для усиления идеологического эффекта. Но чары остаются чарами: Йохан был влюблен, да и Микеле смотрел вслед француженке, забывая в этот момент о своих бамбини и родительском долге.

Присцилла провоцировала решительно всех. Так, например, мне пришлось однажды спасать Присциллу от напора Цветковича, который был уверен, что его напор желателен. Поэт и куратор флиртовали ежедневно, и однажды поэт прижал Присциллу к стене возле двери в каюту. Напирая на левую интеллектуалку пышным животом своим, Цветкович страстно бормотал:

– Будь моей, Присциллочка. Дай ввести бурдье в твою бадье!

Присцилла, привыкшая доминировать в беседах и пришпиливать собеседников, точно насекомых, в свою коллекцию, вдруг оказалась сама пришпилена к переборке корабля. Она билась, точно бабочка, а жовиальный Цветкович не намерен был свою жертву отпускать.

В тот раз, проходя мимо, я помешал Цветковичу восторжествовать и освободил куратора современного искусства. Цветкович был обескуражен.

– Однако! – сказал сербский гений и поиграл усами. – Дискурс у нас, стало быть, общий, а бадье – врозь?

Спасти даму от насилия – этот поступок уравновешивал мой собственный отказ от ее прелестей. Сцена с пощечиной была забыта, меня простили. Присцилла презирала меня за то, что я женат, но сжалилась, простила. Мы даже поговорили об искусстве, несмотря на то, что я занимался живописью. Прошлись пару раз по палубе, и куратор современного искусства благосклонно выслушала мои соображения: мол, живопись еще не умерла. Покивала, скривила губы.

Подозреваю, что Йохан ревновал больше всего именно к этим разговорам.

Уже все на корабле знали, что Йохан меня ревнует к Присцилле, что я подрался из-за Присциллы с Цветковичем, что Присцилла даже дала мне пощечину, что моя жена ночами плачет. Как все стало известно, объяснить невозможно, да и смысла выяснять это не было. Последняя реплика Йохана показывала, как далеко зашло дело.

С Присциллой следовало поговорить, положить сплетням конец.

Я выждал момент, когда левая активистка оказалась одна на палубе, и приблизился.

Присцилла выслушала, посмотрела строго и сказала:

– Понимаю трудности. И готова, кхм… э-э-э… помочь. – Как всегда, когда появлялся повод говорить надменным тоном, она таковую возможность не упускала. – Попрошу взамен ответной любезности. Надо будет потрудиться.

– Что надо сделать?

– Позировать. Для журнала «Харибда» (это наиболее продвинутый левый журнал, там Бадье печатается) делаю публикации о нашем корабле – художественная акция в Амстердамском порту. Серия статей называется «Проект Утопия». Мне надо, чтобы ты сфотографировался голым на палубе «Азарта».

– Зачем же голым?

– Такой замысел – э-э-э… радикальный. Обнаженный человек, открытый будущему.

– Я не стану, – сказал я с отвращением. – Других фотографируйте.

– Так все уже сфотографировались, кроме немцев, Августа и твоей семьи. Жена твоя придет сниматься? Надо.

– Все? И англичанин? – В Цветковиче я не сомневался, поэту снять прилюдно трусы было так же естественно, как иному надеть шляпу.

– Цветкович, Микеле, Йохан, Саша, Яков с Янусом, актер, профессор – все оказались прекрасными моделями. Вот, полюбуйся, – Присцилла продемонстрировала мне свежий номер «Харибды», глянцевого авангардного журнала, повествующего о перформансах просвещенного человечества. На первом же развороте я увидел тушу обнаженного Цветковича, раскинувшуюся поперек нашей гнилой палубы. Цветкович был столь огромен, что его живот закрывал панораму амстердамского порта. – Читатели в восторге, ждут продолжения.

Поразительно, но в издании «Харибды» наш ржавый «Азарт» смотрелся именно как яхта миллионера – ржавчины видно не было, а туша Цветковича закрывала то, что было сломано и некрасиво. Величественная картина: голый поэт загорает на океанском лайнере. Машинально я прочел первые строчки статьи Присциллы, «креативного куратора проекта «Азарт», интернационального действа, акции современного искусства в амстердамском порту» (именно так француженка была поименована в крупном заголовке, украшавшем публикацию).