Максим Кантор - Азарт

– И что же вы решили? Я понять хочу, – спросил англичанин.

– Надо было оторваться от суши и оторваться от империи. А это в Европе стало непросто. Понимаете, беда демократической объединенной Европы в том, что она проглотила Российскую империю.

– Кто это тут проглотил Россию-матушку? – угрожающе сказал лысый актер, он же император всея Руси. – Подавитесь, басурманы!

– Так и произошло, – ответил ему Август, – Европа подавилась Российской империей. И утопия умерла. Мое рассуждение построено на том, что утопия – это антиимперия. Во всем – анти, в каждом повороте жизни – против, в каждом пункте своего замысла утопия опровергает имперские принципы. Не подчинение – а равенство, не экспансия – но подарок, не закон – но заповедь. А если – по наивности и недомыслию авторов утопии – новая концепция несет зерна имперского мышления, то империя прорастет и сожрет утопию. Утопии оборачивались империями всегда. Социалистическая империя Советского Союза и национал-социалистическая империя Третьего рейха – они ведь замышлялись как утопии. Из американской республики возникла империя – а это была утопия равенства. И тогда я спросил себя, как и чем поддержать идею федерализма и республики? Что опровергло Утопию Томаса Мора, так это открытие Америки и колонизация ее прогрессивными искателями равенства. И это при том, что Америго Веспуччи – в числе знакомцев Рафаэля Гилгода, на корабле, плывущем на остров Утопия. Поборники республики открывали острова и континенты – Австралию, Тасманию, Новую Зеландию и саму Америку – но открывали не для того, чтобы уравнять себя в правах с аборигенами, а чтобы их поработить.

В Советской России, которая осознала себя как империя социализма еще до победы революции, в самой теории «мирового пожара» – утопия обозначила себя не как альтернативу имперскому мышлению, а как его инвариант. И превращение в империю шло – поперек культур, поперек развития ремесел и поверх опыта духовной жизни. Мировой пожар революции, неумолимый, как шествие Кортеса, – и даже мои друзья-иезуиты, те самые подвижники, которые ехали миссионерами в далекие земли, затем присутствовали при пытках индейцев. И вот – слушайте, слушайте! – там, в кабинете дантиста, я вдруг осознал, что именно произошло.

– Трактат о пользе посещения дантистов, – сказала Саша и улыбнулась профессору Оксфорда.

– Не удивлюсь, если это рекламная кампания клиники, – заметил тот.

Август продолжал:

– Демократическая объединенная Европа поглотила – точнее, так ей показалось! Показалось, что поглотила! – Российскую империю. Европейской республиканской культуре померещилось, что она растворила в себе имперскую идею. Помните эту наивную концепцию – еще пару лет назад столь популярную – Россия, мол, это часть Европы!

– Чушь! – веско сказал лысый актер и принял героическую позу: плечи развернуты, глаза навыкате, руки сжаты в кулаки. Я узнал: в моей юности был такой фильм «Освобождение» – про то, как советские танкисты разбили гитлеровцев на Курской дуге. Неплохой, кстати, фильм.

– Как хотели верить в это. Русскую империю хотели впустить внутрь Европы, и частично так и произошло – в Европу въехали богатые воры, сотни тысяч чиновников с награбленным добром и сотни тысяч беглых имперских рабов, неся с собой ту же психологию приживалок и трусов, – таким образом клетки имперского сознания проникли в республиканскую Европу.

Почему, почему впустили в Европу сотни тысяч имперских преступников? Только от жадности. Воров впустил тот самый град Яхтенный, который стоит сегодня выше града Божьего.

– И тогда ты сказал дантисту…

– И тогда я решил, что я тоже построю корабль. Это будет корабль-государство, корабль, объединяющий команду как семью. Не империя, но семья – в которой нет договоров и законов, но есть лишь общее дело.

– Семья?

– Да, семья – против империи.

– А свобода творчества? – придирчиво спросил Йохан. Говоря о свободе самовыражения, музыкант преображался, глаза подергивались пеленой – точно зрение ему застило пороховым дымом баррикадных боев. – Что там, в этом идеальном корабле-семье, со свободой творчества? На банках играть дадут?

– Да, – сказал Август, – разумеется. Необходима свобода творчества.

– Свобода самовыражения, – уточнил Йохан с нажимом. Он был упорным парнем, этот музыкант. – Эпатировать обывателей.

– А зачем?

– Наказать за умственную лень!

– Понимаешь, Йохан, – сказал Август, – мы сообща трудимся, чтобы у всех были еда и одежда. Мы хотим – я надеюсь, мы все хотим этого? – чтобы каждый заботился о другом и все – о каждом. У нас нет денег и нет рынка, мы не продаем свой труд. Мы просто отдаем в общество все то, что производим. Мы даем, не считая, и берем то, что нужно нам, не считая. Это общее дело. Так будет хорошо, да?