Речь Августа я сейчас излагаю, пропуская обильные реплики команды, но легко представить, что реакции были бурными. Просто мало кто мог возразить обоснованно на этот псевдонаучный монолог. Август, как я уже говорил, был иезуитом по образованию, и в его речах отчетливо слышались нотки проповедника – их так, вероятно, тренировали в иезуитском колледже. Ни Микеле, ни даже Присцилла с ним спорить не могли. Цветкович был горазд отпустить остроту, а лысый актер мог оппонировать мычанием, но это было неубедительно. Профессор из Оксфорда оспорить Августа мог.
Английский профессор спросил мягко:
– Допустим, нет демократии – то есть нет принципа, выявляющего волю большинства. Нет рынка – то есть нет соревнования, образующего элиту общества. Нет ни воли большинства, ни воли элиты. Скажите, кто будет представлять общество? Скажем, заключать договора, союзы и все прочее?
– Никто и никак. Договора вообще обществу не нужны. Договора постоянно нарушают, и вся политика построена на том, чтобы договора обходить. Скажите, у вас в семьях есть договора?
– Представьте, имелся договор. – Англичанин поморщился. – И у меня был повод об этом пожалеть. Итак, строим новое общество без договоров и законов?
– Я не собирался строить новое общество. Европа, на мой взгляд, слишком хороша, чтобы ее строить заново. Надо просто помешать разрушить то, что случайно, чудом, на обломках фашизма построено. Задержать великий миг единения Европы, которая – я знаю и вижу! – опять рушится в прах. Требуется дать основание единству, которое сглодала жадность. Понимаете?
– Нет, – ответил англичанин, – не понимаю. И сам ты не понимаешь, что говоришь. Если Европа и распадется, то под действием обычных центробежных сил. Тех самых, которые мешают твоей команде, Август, работать слаженно.
И верно, подумал я, это же безумие, то, что Август говорит, – какая война? Какой распад единства? Вот мы сидим на ржавой посудине – и у нас весь корабль разворован: таким образом спасаем европейское единство?
– Не понимаете… – Август смотрел на профессора, подыскивал слова. – Или понимаете, но не признаетесь… Ответьте и вы мне на простой вопрос. Рынок образует элиту – а демократия выявляет мнение большинства. Наше время соединило рынок и демократию, мы слышим из каждого телевизора про то, что рынок невозможен без демократии, а демократия без рынка. Скажите мне, как сочетается власть элиты с властью большинства? Каким договором?
– Большинство заинтересовано в том, чтобы подчиняться элите – вот и весь ответ.
– И вы убеждаете большинство в том, что элита может распоряжаться их жизнью.
– Это только логично.
– Но тогда чем сегодняшняя демократия отличается от былой монархии?
– Добровольным выбором разумной кабалы.
– И эти владельцы яхт представляют волю большинства?
– Разумеется. Они успешнее прочих.
– И кто-то – как понять, кто именно? – разрешил этим людям стать над обществом. Кто-то устроил так, что равенства им показалось мало. Сделали так, что они, лидеры рынка, стали представлять демократию на египетский манер.
– Вы драматизируете. Обычная сила вещей.
– Но зачем тогда была Первая мировая война, освободившая колонии и разрушившая монархии? Зачем была Вторая мировая, не давшая возродиться империям? Мало двух мировых войн? – сказал Август. – Нужна третья? Империя проросла сквозь утопию. Так и кончилась сегодня объединенная Европа.
– Однако далеко же тебя завело созерцание чужих яхт. – Саша вернула мужа к теме рассказа. – Все же доскажи нам, своим матросам, чем дело кончилось у дантиста.
– После того, как я увидел яхты и понял, что появились новые люмпены, люмпен-миллиардеры, выпавшие из общества не вниз, но вверх, или точнее – выплывшие из общества в Мировой океан, на острова… Они ушли в океан, я стал думать об их богатых яхтах – и о барках беженцев, идущих через проливы – туда, где этих беженцев не примут. Понимаете, существуют два несовпадающих образа Европы – и оба одновременно стояли перед моим мысленным взором. Яхты богачей и барки беженцев, пересекающие Гибралтар и Адриатику. И то и другое – это были острова-государства, воплощающие идею Европы, но остров горя и остров сытости – не совпадали, хотя были так похожи! И я понял, что должен их объединить.
– Вероятно, ваша вавилонская фавела их и объединит?
– Вавилонский сквот не годится, потому что вавилонский сквот находится на территории Голландии – или любой иной страны – и однажды в его обитателях заговорит национальное чувство. Национальное чувство – это зараза, неизбежная на любой земле, в любом государстве. Неизбежно понятие государства и гражданина укрепляется племенным и культурным сознанием – и голос нации звучит сильнее, чем голос совести. Нет, Вавилонская башня – это путь к Вавилону.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу