Клаус Хоффер - У бирешей

Тачка!

«Я не хочу помощи!» — выкрикнул я еще раз. Мне мерещилось: оконные стекла разлетаются вдребезги, а пол под моей кроватью проседает. Со мною как-то раз уже происходило подобное. Тогда был полдень; все застыло в неподвижности, только ветер почти неслышно пробегал по шепчущимся листьям. Кто-то в тот миг ступил на то место, где меня должны были схоронить. Из груди у меня вырвался крик, во мне лопнула какая-то жила — и я издал еще один крик, — но ноги на том месте давно уже не было.

Я лежал почти без сознания, вывернув запястья наружу. Внутри меня, шебуршась, копошился зверек. Мне пришел на память шкуродер, а заодно с ним Де Селби: интересно, они уже взялись за лопаты, чтобы начать копать? Почему тетушка мне ничего не сказала про тачку? Тачка. Подарочек с крестин. Я завопил. Я был мертв.

Я повернулся на живот и, с открытыми глазами, зарылся лицом в подушки. Люмьер схватил меня за лодыжку, пытаясь повернуть мою ногу. «Слабо взбрыкиваешь ногами , — припомнилось мне, — чтобы провалиться в еще более глубокую яму» *. Что-то во мне приподнялось — и упало.

«Я сейчас взорвусь!» — крикнул я.

Люмьер подошел ближе и присел на край моей постели. Теперь он взял меня за плечи и перевернул на спину. «Перевернуть свинью на другую сторону», — подумал я. Крестный пощупал мой пульс, распрямил мои согнутые руки и стал разжимать пальцы, которые я судорожно сжимал в кулаки, как птичьи когти.

По позвоночнику распространялся холод. Только голова и пятки были еще живы. Я пытался сделать хоть какое-то движение. По щекам у меня катились слезы. «Мертвец шевельнулся», — говорят Книги.

Словно доктор, насвистывающий что-то сквозь зубы, видел я сверху себя самого, лежащего.

«Я сейчас взорвусь», — сказал я снова. И закричал.

С двумя полотенцами, перекинутыми на руку, вбежала в комнату тетушка.

«Уксус», — подумал я. Втянул в себя запах компресса. Но было уже поздно.

«Вон!» — крикнул Люмьер.

«Уксусу», — сказал я.

«Сейчас пройдет», — сказал крестный и взял меня за руку.

«Сейчас», — повторил я.

«Успокойся», — сказала тетушка.

«Да», — сказал я.

«Ты уже уходишь?» — спросила тетушка у крестного.

«Нет еще», — тихо отвечал Люмьер.

«Не соглашается?»

«Думаю, согласится».

«Ты согласен?» — спросила тетушка.

«Сейчас», — сказал я.

«Кого ты выбираешь?» — спросил Люмьер.

«Рака», — сказал я.

«Теперь лучше?» — спросила тетушка.

«Сейчас», — повторил я.

«Тогда я пойду», — сказал крестный и направился к двери.

«Зачем вы все это со мной делаете?» — спросил я.

«Успокойся», — сказала тетушка.

«Ты и в самом деле не понимаешь?» — спросил Люмьер.

Я покачал головой.

«Им необходимо знать, кто ты», — сказала тетушка.

«Я Мал-помалу, — жалобно простонал я. — Я — Мал-помалу».

«Теперь поспи», — сказала тетушка.

«Сейчас», — сказал я и уснул.

Следующие сутки я провел в постели, но через день уже отправился в магазин Инги — сортировать почту, накопившуюся за время моей болезни.

Как и предрекал Люмьер, маленькая каморка была почти доверху заполнена почтовыми мешками; незанятым оставался только верстак и мое рабочее место перед ним, так что хотя бы тут я мог передвигаться без помех. В тисках верстака была по-прежнему зажата наполовину обточенная персиковая косточка — Инга к ней, по-видимому, за все это время даже не притрагивался, и за месяц с лишним в бороздках на скорлупе скопилась пыль. Мне пришлось отвалить в сторону несколько тяжелых мешков, чтобы добраться до крючка, на котором висела свежевыстиранная форменная фуражка. Должно быть, это тетушка ее сюда принесла. Я не испытывал ни малейшего желания видеть еще не оконченное лицо моего дядюшки, а потому, вывалив содержимое первого мешка с почтой, сложил его вдвое и набросил на тиски. Потом принялся сортировать присланную кучу рекламных проспектов.

В первой половине дня в каморку несколько раз заглядывал Инга, вероятно, чтобы проверить, как продвигается моя работа. Он заметил, что я прикрыл произведение его резца, но ничего не сказал. Он со мною почти не разговаривал — наверное, от смущения.

Вторую половину дня я провел один. Инга уже около полудня закрыл магазин и распрощался, сказав, что хочет немного поиграть на бильярде. Я был только рад, что он оставил меня в одиночестве. Я все еще чувствовал себя крайне слабым и вскоре после того, как он ушел, прилег на мешки с почтой, чтобы немного поспать. Было около пяти, когда я проснулся от поскуливания Репы, лежавшей под дверью.