Клаус Хоффер - У бирешей

Поздно ночью — на улице давно стемнело — я наконец-то управился с работой. Почтовые отправления, предназначавшиеся для каждого дома, я рассортировал по стопкам, а сверху опять разложил рекламные буклеты Инги. На них теперь красовался другой слоган: «Хорошая новость — у Инги лучший овощ!»

Я запер дверь магазина и вместе с собакой отправился домой. Инга еще не возвращался, поэтому я решил заглянуть в трактир и, если не встречу его самого, оставить ключ у трактирщика. Инга был там. Когда я вошел, он коротко обернулся и сделал мне знак рукой, чтобы я подождал, пока он закончит игру. Кроме него, гостей в трактире уже не было, а хозяин в своем цветастом халате сидел за столиком в нише, закинув руку на высокую обитую спинку сиденья, похоже, только того и ждал, чтобы Инга ушел. Глаза его были закрыты, и, если бы он не повернул лениво голову, когда я входил, я готов был бы поклясться, что он спит глубоким сном.

Когда Инга наконец дал промах, он прислонил кий к стене, хлопнул в ладоши и взял протянутый мною ключ.

«Запиши за мной еду и выпивку!» — сказал он хозяину, который, услышав хлопок, встрепенулся от полудремы и, словно его уличили в чем-то дурном, спешно протер два или три стола. Потом принес из-за стойки большой чехол и набросил его на бильярдный стол. Ткань на мгновение задержалась в воздухе, как будто ее поддерживали клубы дыма от Ингиных сигар, надулась пузырем, а затем плавно опустилась на зеленое поле. Инга помог хозяину расправить ткань. Цепляя продернутые по краю резинки за углы стола, он спросил меня: «Ну что, справился?»

Я кивнул.

«Кто-нибудь меня спрашивал?» — спросил он опять, выпрямляясь. Я помотал головой. «Тогда до завтра!» — на прощание крикнул он хозяину.

Мы вместе вышли на улицу. Инга молча протянул мне руку, настолько худую, что можно было различить прикосновение отдельных жил. «Мне пора спать», — произнес он извиняющимся тоном и достал связку ключей, чтобы прицепить на место тот, который я ему вернул. Я пожелал ему доброй ночи, но он меня уже не слышал. Дверь закрылась, ключ повернулся в замке — звук был такой, будто кто-то скрипит зубами во сне.

Я двинулся в сторону деревни. Ночь была сухая и холодная, так что кожа натягивалась от холода. Трава была жесткой. Она топорщилась под моими шагами и легким шлепаньем лап собаки, которая проворно, но тихо бежала рядом со мной. Дома бирешей, казалось, были прилеплены к холмам, рассованы по низинам какой-то огромной рукой. Вскоре я уже достиг бальной залы. Могучее строение неумолимо возвышалось надо мной, еще более темное, чем эта ночь, слабо подсвеченная лунным сиянием. Во всем доме не было ни единого проблеска света; он глухо молчал — с таким видом, будто все давно решено и говорить больше не о чем. Учащенно дыша, я вошел в дом и молча, на цыпочках стал пробираться по коридору. Лапы Репы постукивали по каменному полу, как неравномерно падающие капли дождя.

Тетушка спала. Дверь в ее комнату была чуть приоткрыта. Прокрадываясь мимо, я видел, как женщина повернулась в постели на другой бок. От ее сонного движения дерево заскрипело, и мне почудилось, что я различаю, как каждая из пружин матраца растягивается и опять сжимается. Я застыл на месте, как будто ожидал, что она начнет разговаривать во сне, но все было тихо. Осторожно, но все же недостаточно осторожно прикрыл я ее дверь. Тетушка так и подпрыгнула в постели, уставившись на меня отсутствующим взглядом, потом вдруг без всякой связи — так, словно ее слова были продолжением того, что ей снилось, — закричала на меня: «Половина третьего! Удивительно, что ты вообще пришел домой! Что, опять был в трактире?»

Она откинулась обратно в подушки. «Сегодня они уволокли радиолу», — сказала она тяжело дыша, как после сильного напряжения. Мне хотелось спросить ее, почему она раньше ничего не сказала мне о тачке, но она уже снова заснула.

Я вошел в свою комнату. Исчезла не только радиола — моих книг тоже нигде не было.

«Во всех этих вещах, которые так занимают бирешей, я ровно ничего не смыслю», — сказал мне Рак на следующее утро, когда я уже рассортировал вновь поступившую почту, увязал стопки бумаги и принялся складывать их в стоявшую у дверей тачку. Ее рукояти были опять приведены в порядок. Работа была выполнена с художественным совершенством: лишь после долгого рассматривания я смог обнаружить те места, где были заново приклеены руки; стыки почти невозможно было разглядеть, так как они сливались с прожилками древесины. На ощупь рукояти казались совсем другими, чем прежде. Большие пальцы теперь стали непропорционально толще прочих, они словно распухли; вероятно, таким образом мастер хотел помешать мне обломать их снова.