Петр Кириченко - Край неба

«Теперь это твои, — сказала она и еще раз прочитала, чтобы я получше запомнил. — И еще знай: если тебе тяжело будет, повтори — и сразу же станет легче. Понимаешь, легче?..»

А на меня как затмение нашло, и вправду ничего не понимаю. Она обнимает меня, а мне плакать хочется. Спроси — отчего? Не скажу, но какую-то власть она надо мной взяла, будто приворожила. Глаза у нее темные, зрачки большие, и говорит… Нет! — остановил себя Алексей, даже ладонью по столу пристукнул. — Такое не передашь… После мы будто с ума сошли, позабыли и старшую, и все на свете. Пошли в другой вагон, и кто кого вел — не знаю. Помнится только, сидели среди чужих людей, она меня за руку держала и говорила — то быстрее, то медленнее, словно заговаривала. Мне одному, а другие не слышали. Я ладонь ей украдкой целовал.

«Ты мне веришь? — шептала она. — Веришь?..»

«Да, — отвечаю я. — Верю!.. Да!»

Алексей замолчал, но тут же заговорил снова, зло и резко:

— Гляжу иногда на людей: ну что за лица! — то хитрые, то пресные, и все сытые, вроде бы жир на них лоснится. Вот у нее было лицо. Ничего подобного больше не видел, потому что лицо — это не только нос да губы. Это — душа… Душа, — повторил он тихим криком. — Лицо говорит больше, чем хотелось бы, а люди этого не понимают… Она тогда была сама собой, а я ее за сумасшедшую принял. Сама собой, понимаешь, и это так много, что я больше никого и не видел. Да и кто мог быть? Кто? — повторил он так, будто бы ждал ответа. — Никого вокруг… Взгляни — одно вранье везде. Врут, а думают, что мудрецы! Каждый сам себя перехитрить хочет, и уж такое вытворяет… Но в жизни не перехитришь, не получится. Я тоже трижды женился, убегал все от чего-то. От нее, что ли?.. Наверное. Да разве уйдешь?.. Нет! И как помнил, что бегал по проводникам, искал свободное купе, так и буду помнить. Договорился с одним за десятку — послушай, за де-сят-ку… А в купе этом красная миска стояла. Что за миска? зачем? для фруктов, наверное? Черт бы с ней, с этой миской, но вот же запомнилась. Зачем она мне? Зачем?..

— Кто же его знает, — уклончиво сказал Батурин. — Оно как подумаешь, то все оказывается… зачем-то надо.

— Да не надо, — возразил Алексей так, словно упрашивал Батурина. — В том-то и дело, что не надо, потому что это мелочи, а мы на них все внимание обращаем. А главное где-то стороной проходит. Не надо! — повторил он и тише добавил: — Вот адрес надо было поменять..

— Ты что же…

— Мы уснули в этом распроклятом купе, — не сразу и глухим голосом сказал Алексей. — Прыгал я на ходу, и сумка моя поехала. Да что там в той сумке… Жизнь как-то покатилась, будто под откос… Но знаешь, если встречу другой раз людей и вижу, что любят они, поклониться готов, я это чувствую, по лицу читаю… А ее, конечно, я искал, долго ездил…

— Так ты и теперь искал? — ужаснувшись своей догадке, спросил Батурин. — И теперь?

— Да нет, — неохотно ответил Алексей. — Что теперь искать… Так уж, проехался — благо оказия подвернулась. У меня трое взрослых, двое малых. Жизнь — обижаться грех…

Батурин не поверил последним словам Алексея.

— А если бы знал, где она, поехал бы? — спросил он так, будто не знал ответа заранее.

Алексей помолчал, пристально поглядел на Батурина и твердо сказал:

— Поехал бы! Увидеть хочется, потому что…

Он не договорил — замолчал, посчитав, видно, что и так рассказал слишком много.

А Батурин вдруг подумал, что этой девушкой была Клава, и только теперь понял, что это и было тем, что захватило его в рассказе. Было что-то общее между девушкой и Клавой — если это две разные женщины… Батурин раскрыл рот, чтобы спросить имя девушки, но не спросил, подумав, что ему лучше не знать. Он низко опустил голову, вздохнул — смотреть на Алексея не хотелось.

— Да, — сказал тот, будто читал мысли. — Уморил я тебя, брат, своей непутевой жизнью.

Батурин ничего не ответил; они сидели молча еще какое-то время, а затем пошли в вагон.

Батурин сразу же забрался на полку и отвернулся лицом к стене. Женщины копошились там внизу, укладывали пожитки, шептались; за двое суток они едва ли сказали попутчикам два десятка слов, да и те по обязанности. И Батурин подумал: до чего же странный народ женщины, один к ним подступиться не может, другой же не отобьется… Алексей уже спал, обняв подушку и уткнувшись в нее головой, а Батурину не спалось, он вспоминал рассказанное и думал, что у людей как-то так заведено: никто никого понимать не хочет, так было и так, наверное, будет всегда. Он раз десять пожалел, что не спросил имени девушки, и столько же раз убедил себя, что ему не надо его знать. Похоже, он боялся, что это действительно была Клава. Правда, она никогда не писала стихов, да и книжки читала не особенно… Он облегченно вздохнул, но тут пришло в голову, что она всю жизнь любила другого…