Петр Кириченко - Край неба

— Надолго? — спросил рикша, отрывая меня от мыслей о восточных людях.

Я ответил и, сам того не ожидая, спросил его о жизни. Он взглянул на меня непонимающе: не то его впервые об этом спрашивали, не то он не понимал, какое мне дело до его жизни. И вместо ответа покрутил рукой в воздухе и скривился, так что я и не понял, какая у него жизнь — хорошая или плохая. Впрочем, если бы он задал мне подобный вопрос, я ответил бы не лучшим образом, потому что ведь всегда кажется, что жизнь должна быть лучше, чем она есть.

— А детей сколько?

— Семеро, — ответил он, отпустил руль и зачем-то показал еще и на пальцах.

Я кивнул — семейка.

Какое-то время мы двигались молча; рикша все так же покручивал педали, колеса его машины крутились ровно, спицы блестели.

Показалось здание гостиницы, несколько ее окон высвечивались в ночи; приветливо горели два фонаря у входа… Я вытащил сигареты, взял себе и предложил рикше. Он молча отказался. Тогда я, прикурив, достал еще пачку и протянул ему. Он взял, быстро осмотрел и тут же ткнул себе под ребра. Пачка исчезла с такой скоростью, что я не заметил, куда он ее спрятал. До гостиницы оставалась какая-то сотня метров.

— Куда теперь? — спросил я, понимая, что надо же сказать что-нибудь перед расставанием. — Домой?

— Ага, — ответил он и посмеялся этому слову. — Дожди… Работы все равно не будет.

Я кивнул, остановился. Он тоже притормозил, пожевал губами и, не глядя на меня, что-то прошептал. Возможно, это было все то же «Почему?!» — я не разобрал. И тут же он посмотрел на меня серьезно, как-то тяжело, будто хотел запомнить. Исчезла легкость, рикша сгорбился, лицо его больше не смеялось. Тугая пружина, казалось, таилась в его изношенном теле, и рикша, скрывая ее, щурил и без того узкие глаза. И хотел что-то сказать. Я понял это отчетливо и ждал… Но в ту же секунду рикша, привстав, надавил на педали и, блеснув спицами, поехал.

— Прощай, русский! — крикнул он уже издали, взмахнул рукой.

И укатил в свои края.