Петр Кириченко - Край неба

Однажды он загулял до самого вечера, видел, как садилось солнце, как все вокруг стало синеть — и вода, и дальние дома, и все еще голые деревья. Воздух был по-весеннему свежим, пахло оттаявшей за день землей. Шкипер стоял на набережной, смотрел, как менялось небо, все больше темнело. Исчезла малиновая полоска, осталась красная полынья заката, но и она затягивалась. Шкипер подумал, что такие закаты были и раньше и будут всегда. Он стоял, боясь пошевелиться и вспугнуть то ощущение, что нахлынуло на него. Стало радостно при мысли, что он придет сюда завтра и снова увидит закат, и показалось ему, он давно стремился куда-то и все никак не мог попасть, а вот теперь добрался. Шкипер вздохнул полной грудью, но тут же закашлялся до слез. Кашель навел его на грустные мысли, но Шкипер их отбросил, повернулся и торопливо зашагал домой. Через час должна была прийти Виолетта с сыном. И дома он в нетерпении ходил по комнате, прислушиваясь, не звенит ли звонок. Ему хотелось увидеть сына, сказать Виолетте… Он не знал, что он скажет, но понял — надо торопиться. И когда заголосил звонок, кинулся к двери, открыл. На лице его была плохо скрытая радость. Он с каким-то изумлением смотрел, как Виолетта с сыном входили в комнату.

— Вот и мы, — сказала она и, наклонившись к сыну, шутливо добавила: — А это наш дурненький папочка.

Шкипер стоял посреди комнаты, покусывал трубку и желтозубо и блаженно улыбался.

Еще засветло я понял, что заблудился в этом чужом для меня городе, но продолжал бродить по узким и тесным от множества людей галереям, где держалась хоть какая-то тень, по улочкам и переулкам, среди сотен лавчонок, деревянных лотков, маленьких кофеен и закусочных. Некоторые из них располагались прямо на тротуаре и были прикрыты от солнца яркими тентами. На вывесках, обозначавших ту или иную лавку, рядом с заковыристыми иероглифами попадались английские названия, но я их не читал, потому что весь товар был выставлен, вывешен, прилажен к распахнутым дверям лавок, к косякам, к любому ржавому гвоздю, вбитому в стену; и впечатление было такое, будто шел я по лабиринтам бесконечных складов. Толчея была такая, что человеку трудно пройти, а, однако же, изредка по улочке пробиралась автомашина или же какой-нибудь торговец катил нагруженную тележку. И странно, что машина не сигналила, а торговец не покрикивал: люди безропотно расступались, пропуская, и тут же смыкались.

Вверху — над товаром, лавками и тентами — из окон второго этажа торчали шесты с выстиранной одеждой, и ее было так много, что казалось, там тоже идет торговля. Краснели черепичные крыши, окна домов были распахнуты. Солнце жгло немилосердно, город парился в привычной тропической духоте, которая усиливалась толчеей и разогретым асфальтом, дышать было тяжело. И, вытирая струившийся пот, я удивлялся себе и думал, что давно пора взять такси и ехать в гостиницу. Но не ехал, а все бродил меж людьми — низкорослыми, пропеченными солнцем, с раскосыми глазами. Люди эти, казалось, тоже бродили бесцельно, ничего не покупали и ни к чему не присматривались; они беззвучно перетекали с места на место, скользили вдоль обшарпанных и увешанных товаром стен, обтекали лотки, сновали, не останавливаясь ни на минуту. Меня они не замечали, и, если я встречался с кем-нибудь глазами, взгляды становились невидящими, нацеленными куда-то далеко. Я понял, что разговориться с ними не просто и что это люди особенные. Таких мне встречать не приходилось.

Случайно я набрел на то место, куда нас привозил автобус, постоял, оглядываясь в надежде, что еще кто-нибудь из группы отстал, а после снова бродил и не сразу заметил, что давно уже иду за торговцем соком. Торговец этот медленно катил нехитрое сооружение, отдаленно напоминавшее наши тележки с газированной водой. От солнца его прикрывал большой зонтик из каких-то сухих листьев, под которым блестели два ребристых валика и лежали стебли, похожие на сахарный тростник. Торговец катил не останавливаясь, словно бы в этой толчее ему не хватило места. Я подошел к нему, положил на тележку две монеты. Он тут же остановился, пропустил тростник между валиками, выжимая мутную жидкость прямо в стакан, и разбавил водой.

— Жарко, — сказал я по-английски.

Ни один мускул не дрогнул в лице торговца, он даже не поднял глаза, но его коричневая рука тут же опустила в стакан два кусочка льда. И как только я вернул стакан, он сразу же покатил тележку дальше, будто и не останавливался.