Фридеберт Туглас - Золотой обруч

В одном конце стола сидел Курдис в обществе собак, а в другом — пристроились на соломе слепые и прокаженные.

Едва жрец благословил еду и питье, как за ними потянулись сотни рук. Люди пока еще стеснялись, и робели, и поглядывали, как ведут себя соседи слева и справа.

А посреди стола верховодил Каспар Рыжий.

Напротив него сидела его мать, — лицо у нее было как земля, руки как клещи, глаза как два шила. Во рту у нее торчал всего один зуб — она прожила уже сто лет.

Звали ее Бабилона.

По правую и по левую руку от Каспара сидели его жены. Одна была как день, другая — как лунная ночь. Но обе они равно приходились Каспару женами.

Руки Каспара Рыжего казались в этот день особенно могучими, могучими, как никогда.

По правую руку от него сидела Морская дева, нагая и словно бы прикрытая зеленой фатой. Ее глаза цвета морской воды были закрыты, ее пламенный рот был открыт.

По левую руку от Каспара сидела его невеста Пирет. Ее синие глаза были открыты. Она плакала. И слезы стекали в кубок.

Поясница Каспара Рыжего была могуча, как никогда.

На груди его красовалась медаль святого Юрьяна — лягушка с вытянутыми лапами. Каспар вскинул руку и указал всем на свое новое отличие, на орден Зеленой Лягушки. И заговорил, преисполненный благоговения к самому себе:

— Император прислал мне это по случаю моей седьмой свадьбы. Я сделал императору много хорошего. Мой сын командует императорским войском в земле чернокожих. Император обязан мне половиной империи.

И он отрезал себе ломоть сыра из женского молока, привезенного из негритянской земли. Сыр был черный.

Как только были опустошены первые кружки вина, трапеза превратилась в обжорство. Люди принялись жрать наперегонки, подзадоривая друг друга и в то же время не замечая друг друга.

Пихали в рот яства обеими руками, а будь у людей по три руки — пихали бы и тремя, а будь по четыре — так и четырьмя. Однорукий, посаженный на кухне, помогал себе ногой, а слепые в свинарнике вырывали друг у друга куски из зубов и дрались, когда ячменную лепешку съедал не тот, кто ее схватил. Лишь собаки глодали — каждая свою кость.

Это была выставка чавкающих и молотящих челюстей, которые перекусывали с маху по целому хлебу, заглатывали без заминки свиные бабки и отрыгивали чесночным духом. Это была машина для еды — она сама поглощала пищу, перемалывала, заглатывала и переваривала, переваривала до одури.

На стол снова и снова ставили вино. Ковши с пивом ходили по кругу. Слепые, сдвинув лбы, засунули голову в бочку с квасом. А гости знай работали зубами, отфыркивались по-лошадиному и жевали по-коровьи жвачку.

Сам же Каспар Рыжий вкушал удивительную снедь. Он съел окорок бегемота, тушенный в навозе и обданный дыханием крокодила. Затем не спеша полакомился забродившей похлебкой из разжеванных орехов. Она-то и ударила ему в голову.

Перья на его шляпе закачались, он откинулся на спинку кресла и обратился с речью к гостям и к самому себе:

— Я — все. Я — начало и конец. Кроме меня, ничего нет. Император мне друг. Вы свиньи. Вы мелкие свиньи, недостойные того, что вам дают. Ваше место в свинарнике. Вам бы жрать из лохани. Император мне друг.

Сегодня моя свадьба. Сегодня я захотел сыграть свою свадьбу. Вот это моя жена — не знаю, какая из них. Одна из них.

Я отослал своих прежних жен. Не знаю куда. Небось птичий помет на берегу собирают. Не знаю. Мне все равно. Все на свете все равно. Император мне друг.

Мой сын, — не знаю, от какой жены, — мой сын воюет с неграми. У него три миллиона солдат. Каждый день он убивает по сто тысяч человек, а в воскресенье — по двести тысяч. Ему что? Он может себе это позволить.

У него тьма жен. И негритянки, и индианки, и женщины из той земли, которая называлась Европой и стала пустыней, и женщины из Индии, и женщины с луны. Он не женится на них. Он только справляет свадьбы.

Сегодня мне досталась жена. Она, кажется, из моря. Человек она или нет? Не знаю. Она моя жена. Зачем жене быть человеком?

Ах да, что я хотел сказать? Так вот. Вы свиньи. Чудные же у вас рыла, — ха-ха — такие чудные! Но мне все равно. Все на свете все равно. Император мне друг.

Он снова откинулся на спинку кресла и уставился на всех стеклянными глазами.

Жрец проворно вскочил, согнулся в поклоне и сказал сладким голосом:

— Ты прав: что мы такое? Ничто, совсем ничто. Мы живы твоей милостью: не будь тебя, мы бы умерли. На острове — ты, в империи — император, на небесах — святой Юрьян…