Фридеберт Туглас - Золотой обруч

Они завернули Морскую деву в сеть, уложили на весла, как на носилки, и двинулись в обратный путь.

Впереди всех шел Каспар Рыжий. За ним несли Морскую деву и раковину с жемчугом. Выли волынки. Ярко горели красные и желтые мантии. Флаги разворачивались и сворачивались. А по обеим сторонам процессии, рыча, бежали собаки.

Каспар Рыжий задрал нос еще выше. В глазах его горел огонь, под рыжей бородой, то исчезая, то появляясь вновь, играла улыбка. Он поглаживал ладонью заплетенную в косы бороду и ухмылялся.

Рядом с ним молча шла его невеста в белоснежных одеждах. Она катала в руке, как девочка, две жемчужины, катала-катала, а потом вдруг расплакалась.

Солнце заходило. Его лучи низко скользили над дюнами. Небо блекло. Пестрая процессия становилась все бледней и бесцветней.

Подул ветер с моря, на остров опустилась вечерняя тьма, черная беззвездная и безлунная. Все лачуги стояли в темном безмолвии. Лишь дом Каспара Рыжего сверкал огнями и гремел многоголосым гулом.

Каспар Рыжий справлял свадьбу.

Самый большой зал разукрасили по-праздничному. Сверху свисали железные четырехугольные рамы с глиняными светильниками. Вздымавшийся куполом потолок из кедровых балок был увешан птичьими крыльями, шкурами и коврами с бахромой. Лампы висели меж них, как в лесу.

Островитяне могли любоваться этим домом изнутри лишь на свадьбах Каспара Рыжего. А Каспар справлял свадьбы не чаще чем раз в три-четыре года. В промежутках островитянам оставалось лишь вспоминать увиденное и, вздыхая, перебирать в памяти все то, чем их поили и кормили.

Люди переходили из покоев в покои, тянулись ко всему руками, ощупывали стены, утварь, наряды. Сколько тут всякого добра из заморских земель! И гости лишь мычали от удивления.

Мрачный император из чугуна внушал им страх. О величии самого Каспара им говорила картина, изображавшая их повелителя в мантии и в короне из перьев. И еще другая картина, где его сын верхом на жирафе возглавлял войско чернокожих.

Покои отделялись один от другого дубовой колоннадой. И кафтаны гостей, пробиравшихся меж колонн, казались в свете отдаленного огня темно-красными, а кисти подрагивали на рукавах, как струйки крови. Шлепанье сандалий, наполнившее покои, походило на стук когтей.

Гости опять увидели и залы, и жилые покои, и кабинет. Все было достойно удивления.

Но наибольшее восхищение вызывала спальня. Тут из стены торчали краны, из которых можно было пить, не вставая с постели. Полеживая на спине, можно было по горло насосаться вкуснейшего вина! Тут стояла каменная ванна для купания и стол, за которым Каспар ел при свете факела.

Однако все затмевала кровать Каспара Рыжего. Она держалась на четырех колоннах, выточенных из кедра, рама ее была из каменного дерева, а само ложе — из железного. На ложе высились четыре пуховые перины и семь подушек. Постель была мягкой и жаркой. И сладкой, как грех. И чтили ее, как алтарь.

Крестьянки подходили к ней на цыпочках. Они благоговейно трогали подушки, щупали простыни и вздыхали.

Половина из них помнила эту кровать еще по тем временам, когда они сами были молоды и красивы. А тем, кто постарше, эта кровать запомнилась еще со времен отца Каспара, а совсем старым — со времен деда. Все тут побывали, даже столетние.

И они вздыхали, разинув рты и сложив руки на животе, вздыхали и вспоминали ушедшие дни. Вздыхали даже столетние.

Потом они снова вернулись в зал. Тут девушки уже накрыли стол. И какой стол! Он тянулся от зала до кухни, от кухни до сеней, от сеней до мельницы, от мельницы до хлева. Иных же гостей усадили в свинарник — тех, кому там было самое место, по мнению Каспара.

Табак лежал на столе грудой, словно сено на сеновале. А между грудами табаку стояли ковши с пивом, миски с лягушатиной, блюда с тюленьим студнем, лежали ячменные лепешки, стояли рога с вином и громоздилось великое множество всякой другой снеди и питья.

Свадьба Каспара Рыжего — это было нечто такое, чего островитяне и вообразить себе не могли. Хоть они и не в первый раз попадали на такую свадьбу, все же она повергла их в изумление. Они покачивали головами, разевали рты и пускали слюнки.

Ярко вспыхнули светильники, загорелись факелы, торчащие из стены, словно руки, и гости уселись за стол.

Словно гигантская кормушка, он тянулся из комнаты в комнату, пока не добирался до тех гостей, которых усадили у самых яслей. Ряды желтых и пепельно-серых лиц спускались под уклон вниз, будто дорога с горы.