Фридеберт Туглас - Золотой обруч

Размышляя о Каспаре Рыжем, Курдис воодушевился. Совсем как дитя.

Ах, Каспар Рыжий! Это был уже не человек, это был герой, это был бог. Многоликий и вездесущий. Он поспевал во все места сразу и менял свой лик не хуже, чем алое облако на вечернем небе.

Каспар Рыжий превратился в сказку на глазах у Курдиса. Он, Курдис, уже не помнил, когда увидел его впервые. Но слышал о нем давным-давно, в раннем детстве.

Он помнит, как заезжие корабельщики сидели при свете глиняного светильника в хижине, сушили, пережидая бурю, свою одежду из шкур и рассказывали под раскаты хмурого моря легенды о Каспаре Рыжем — боге далеких островов.

Но Курдису пришлось оборвать все эти раздумья: он вдруг увидел, что из дома, где играли свадьбу, выскочил человек весь в желтом. Человек поглядел во все четыре стороны, увидел Курдиса, замахал рукой и закричал что-то.

Курдис побежал с дюны вниз. Обвисшие раструбы сапог волочились по песку, клочья седых волос развевались, как у всадника.

Толпа медленно просачивалась сквозь низкие двери дома, где играли свадьбу.

Впереди всех шел Каспар Рыжий с невестой, следом — местный жрец, он же и колдун, а за ним — народ изо всех тринадцати деревень.

Каспар Рыжий был великолепен, словно предводитель пиратов. Голова его была прекрасна, как чугунный котел, тело стройно, как кедр. Голову украшала шляпа с красными перьями. Шея была бурой, дубленой. Рыжая борода свисала двумя косами, в которые вплели золотые нити. Бахрома желтой мантии волочилась по земле. Он неторопливо переставлял ноги в красных туфлях со шнурками, и в ушах его покачивались золотые кольца.

Рядом шла его невеста, дева Пирет. И волосы, и лицо, и фата, и платье — все было белее снега. Впрочем, какое там лицо — сплошная бледность, сплошная фата, сплошное не поймешь что.

А следом шел жрец острова. Его мантия, доходившая лишь до колен, была лиловая, голые колени и нос тоже лиловые. Он все время бормотал слова молитвы, закатив кверху оловянные глаза.

А мимо них текла толпа. Бесчисленная и невиданно пестрая.

Головы у мужчин были бритые, уши — отвисшие от серег, зубы — черные от табака. Юноши пришли в юбках до колен, а мужчины постарше — в мантиях цвета тины. У женщин груди были вдавлены внутрь массивными брошками, а животы свисали вниз. Собралось огромное количество старух с лицами летучих мышей и запавшими глазами. И повсюду сновали ребятишки, почти голые, с медными кольцами над пупком, а головы и ноги у них были вымазаны красной глиной.

По-праздничному пестрая толпа заполнила весь двор, от стены до стены.

И едва все собрались тронуться, как вдруг случилось чудо: сплошные серые тучи раздвинулись, и сквозь них проглянуло ясное солнце, обливая землю золотом.

Запылали светло-желтые и красные мантии, затрепыхались, словно языки пламени, перья на шляпе Каспара, а фата его невесты зарозовела, будто облако на закате.

Каспар Рыжий довольно усмехнулся и дал знак трогаться.

Курдис опустил руки на каннеле, волынщик дунул в козий мех, и процессия двинулась через двор. Началось торжественное шествие к морскому берегу, где предстояло закинуть в волны невод на счастье молодым, как испокон веков велось на этой земле.

Три шафера — Нийль, Манглус и Тахве — шли следом за молодыми, сложив сеть треугольником, словно фату.

Море неожиданно улыбнулось гостям сине и дружелюбно. Оно плеснуло на берег волной и замерло, как бы смирясь перед властителем. И Каспар ухмыльнулся, ощутив, что его власть простирается не только на землю, но и на воду.

Берег заполнился множеством пестрого люда. Увязая в мокром песке, гости подошли к самому морю, а следом прибежали собаки и принялись лакать соленую воду.

Нийль и Тахве сволокли челн в море. Нийль греб, Тахве держал в лодке один конец невода, а Манглус на берегу — другой. Большие поплавки плыли по гладкому морю, словно утки, разрезающие грудью воду.

И едва Тахве и Нийль вернулись на берег, как жрец поднял руки и благословил улов:

— Это тебе, невеста, вся живность! Да будет живот твой тяжел, как этот невод. Да будет у тебя столько детей, сколько тут рыб. Чтобы ты легко зачала — о святой Юрьян! — и еще легче разродилась. Во имя твое, святой Юрьян, улов этот — невесте!

При последних словах гости ухватили концы невода. Волоча их за собой, они взбежали двумя вереницами на песчаный холм. Вереницы пестрели на солнце, будто две нитки бус. А меж двух этих ниток стояли на берегу молодые, жрец и музыканты.