Владимир Москвин - Раз пенёк, два пенёк

Старый охотник говорил искренне. Клавка жива — значит, он перед законом незапятнан. Теперь уж не арестуют.

Борода забросила удочку, хитро улыбаясь:

— А хочешь, деда, хорошую новость? Выставляй бутылку — скажу.

Старик был любопытен. Да и по собеседникам он, человек в сущности общительный, соскучился за время вынужденного своего затворничества.

— Выставлю. Только, это… неудобно как-то — в корыте-то. Вот ведь незадача: штаны испачкал, исподнее тоже. Не ко времени, — он уже оправился от испуга.

Клавка быстро нашла выход из положения. Она сбегала в избу и принесла грязную простынь, которую стащила с кровати.

— На вот. Яйца прикроешь.

Малофей обернулся простынёй и отправился в дом. Вскоре он вернулся с самогонкой.

— Вот, Клавушка. Всё, что есть. Для тебя — последнее выставлю! Так, что за новость?

Клавка выпила, занюхала рукавом. Прикурила сигарету. С удовольствием пустила дым в лицо старику.

— Сдох твой Кабан.

— Правда, что ли? — не поверил поначалу Малофей.

— А то. Я за базар отвечаю. Закопали уже пса. А жаль. Не смогла расплатиться с ним, — Борода о чём-то задумалась.

— Ох, Клавушка, от сердца отлегло! Давно я таких хороших вестей не получал! С пятьдесят третьего года, как под амнистию попал! — старик просветлел лицом.

Пушистый венчик редких волос, окаймлявший лысину его, светился в лучах солнца, точно нимб над головой, седая борода распушилась на ветерке. Измождённые глаза Малофея сияли. А сам он, завёрнутый в простыню, словно в византийское одеяние, напоминал святого мученика — хоть икону пиши с натуры.

— Вот видишь, порадовала я тебя, — не смогла сдержать улыбки Клавка. Уж больно вид колоритен у дедка! Только что крыльев за спиной не хватает.

— Да за такую новость: не то что бутылки — литры не жалко!

Наконец-то старый охотник мог вздохнуть спокойно. А это дорогого стоит!

— Ладно, пойду я уже, — Клавка засобиралась. Что хотела, она узнала.

— Ты приходи ещё в гости, Клавушка! Ох, порадовала старика!

Клавка отправилась домой к Прохору. С Малофеем они расстались добрыми друзьями.

А уж Прохор-то как обрадовался! Он вьюном вился вокруг Клавки, не зная, чем ублажить зазнобу.

После смерти матушки оставшись один-одинёшенек, мужик затосковал. Мать померла, любимая бросила. Зачем жить, для кого? Пару раз даже — когда кручина особо люто брала за кадык — он всерьёз подумывал о самоубийстве. Это же так просто: срезать бельевую верёвку, закинуть её на перекладину, выпить стакан — да и в петлю. Но не искусился — выдюжил, слава Богу. И Господь вознаградил Прохора, вернул ему ненаглядную! Воистину, прав был поэт: любви все возрасты покорны. Поздно пришла она к Прохору, любовь эта. Да, видать, крепко запала в сердце старого бобыля.

Заметив обильную седину, припорошившую волосы любимой, Прохор ахнул.

Потом злобно прищурил глаза:

— Кто?

— Что — кто, милый? — Клавка сделала вид, что не поняла.

— У тебя же ни сединочки не было, Клавушка! А сейчас — вся белая! Кто довёл тебя до такого?! — захрипел Прохор.

— Так получилось. Об этом позже потолкуем. А сейчас одно тебе скажу: хочу остаться жить здесь. Пустишь? — Клавка не сомневалась в том, каков будет ответ.

— И ты ещё спрашиваешь?! Да мне жизнь без тебя не мила! Клавушка!

Прохор заплакал. Клавка по-матерински прижала его к своей груди.

Шурка скучал. До чего же медленно тянется время! Он покуривал сигаретку, сидя на скамейке у крыльца, и размышлял. Как не хотелось на работу раньше — когда ходить туда нужно было! А вот сейчас с удовольствием пошёл бы, поработал — нет же, рука сломалась! Почему так?

От философских мыслей его отвлёк стандартный Петин вопрос:

— Как сам, кентуха?

— Сижу, курю бамбук. Делать нехрен. Ну, как, выпустили Панкратыча? — практикант заплевал бычок.

— Да выпустить-то выпустили… — ответил Синий задумчиво и почесал за ухом.

— Небось, радостный? — поинтересовался Шурка ради приличия.

Честно говоря, ему было плевать — какое там настроение у Панкратыча.

— Ага. Десять капель за здоровье Панкратыча примешь? — предложил Петя.

Сосед никогда не ущемлял практиканта в отношении спиртного, держал его за равного. Шурка ценил это.

— Пойдём! Всё равно делать нечего.

Кудрявый поднялся со скамьи. Друзья направились в дом. А там, на кухне, уже сидел за столом угрюмый и хмурый Панкратыч.

К встрече соседа Петя расстарался на славу: Клавкины деньги целиком и полностью были потрачены на спиртное. Но бывшего плотника не радовало ничто — ни свобода, ни наличие, аж трёх портвейнов-«огнетушителей». Он пребывал в совершенно подавленном расположении духа.