Владимир Москвин - Раз пенёк, два пенёк

Вскоре от пьяной компании отделился тип. Вихляющей, будто на шарнирах, походкой он направился в сторону магазина. Проходя, парень плечом чуть не зацепил Ваську, вовремя увернувшегося. «Вихляющий» остановился напротив пацанов и с кривой ухмылкой попросил закурить. Шурка без слов протянул пачку «Примы». Незнакомец вытащил сигарету, сунул себе за ухо. Пальцы рук его были испещрены перстнями. Кивнув благодарственно, татуированный прошёл в магазин.

Через пять минут, чему-то улыбаясь, выскочила баба:

— Всё в ёлочку, ребятки, пузырёк взяла. Тётка Клава никогда не обманывает. «ПортюшОк» — вкусное вино!

«Пузырёк» оказался «бомбой» — большой бутылкой отвратного пойла, именуемого портвейном — но к португальскому вину никакого отношения не имеющего. Подобные напитки, приготовленные из отбросов винограда и активно убивающие печень, щедро поставлялись братскими южными республиками славянскому народонаселению.

Покружив немного по путаным улочкам привокзального района, тётка привела ребят «на хату». Ветхий барак, окружённый покосившимся забором, казался нежилым и давно заброшенным. Лампочка в коридоре не горела, свет пробивался через окно, наполовину заколоченное фанерой. Остро пахло кошачьими экскрементами.

Остановились возле двери, обитой клеёнкой — местами разодранной, с торчащими клочьями грязной ваты. На косяке красовался висячий замок, вдетый в массивную железную скобу.

Тётка вытащила скобу вместе с замком и, распахнув дверь, пригласила:

— Залетайте, касатики.

— Залетают только петухи! — кудрявый решил показаться перед новой знакомой бывалым.

— Ишь ты, блатная чебурашка! — ощерилась в непонятной улыбке баба.

Она первой шагнула в тёмный зев дверного проёма. Опасливо озираясь, ребята прошли следом.

Квартирка оказалась — та ещё! Печка-столбянка разделяла её на две части. Воняло окурками и прокисшей пищей. Щелястый пол скрипел, доски угрожающе прогибались под ногами. На кухонном столе красовалась кастрюля, чёрная от копоти. В углу пристроился облупившийся древний буфет, а дополнял интерьер ржавый рукомойник.

В комнате — та же самая картина. Мусор под ногами, пустые бутылки по углам. Две табуретки, стоящие вдоль стены, и пружинная кровать, накрытая шерстяным одеялом с коричневыми разводами — вот и вся обстановка. Ожившие по весне мухи жужжали, колотясь в мутное стекло. Часы с кукушкой не тикали, гиря повисла у самого пола. Щелчок выключателя — и (о чудо!) загорелась тусклая, засиженная мухами лампочка. Тётка, заботливо смахнув кастрюлю со стола, подвинула стул.

Потом вынула из буфета «хрущёвские» стаканы с рубчиком, и, сполоснув их под рукомойником, брякнула об стол:

— А закуски нет, уж не обессудьте, хлопчики!

Васька достал свёрток с едой. Тётка Клава притащила табуретки, компания расположилась за столом.

Тем временем два человека пробирались вдоль заборов глухой улочкой. Они оживлённо беседовали между собой, обходя лужи и грязь.

— Да говорю же тебе, Клавка-Борода повела их на квартиру Бобра. Просила вина принести, чтобы напоить пацанов посильнее. У щеглов баулы — будь здоров! Отработаем как надо. Пусть потом бегут в милицию, хозяин хаты давно зажмурился, спросу нет. А ментам плевать, никто даже не почешется! — горячился молодой парень с наколотыми на пальцах перстнями.

— Гена, хорош чесать, я с первого раза врубаюсь. По мне, так хоть валить обоих, был бы понт… — сплюнул сквозь зубы собеседник — невысокий мужчина в кепке, надвинутой на глаза, но не прикрывающей давний глубокий шрам. Он был гораздо старше своего товарища.

— Вот, за что я тебя уважаю, Ваня! Духу в тебе — на десятерых хватит! — Гена попытался обнять собеседника.

Но Иван не любил фамильярностей. Он невежливо откинул руку товарища и прибавил шаг.

— Пойдём шибче, пока Клавка не успела малолеток совратить!

Хохот Гены разорвал тишину вечерней улицы. Кошка на заборе испуганно сорвалась вниз и метнулась в кромешную темень подворотни.

Вечером Петрович возвращался домой в благодушном настроении. Ласковый весенний ветерок приятно теребил усы, и аромат свежей листвы кружил голову. Хотелось запеть, старшину распирало от глубокого чувства счастья, а сладкие голоса — то ли итальянцев, то ли французов (Петрович не очень хорошо разбирался в иностранных языках), доносящиеся из открытого окна, будили в душе что-то такое… заставлявшее оглядываться на проходящих мимо хорошеньких девушек.