Дмитрий Лиханов - Звезда и Крест [litres]

Вороны черные кружили над ним; совы в сумерках пугали пронзительным воем; люди мрачные, безголосые долго смотрели вослед, пускали в лицо горький дым, запах горелой водки, девки отвязные жались в кабацком душном мороке в ожиданьи любви. Еле дошел до рассвета. А там, в остекленении морозного утра, в кристаллах инея на электрических проводах, выстуженных столбах березового и елового дыма, вздымающегося столбами над крышами деревенских домов, в сахарной изморози декабря сверкали золотом и сияли купоросовой синевой купола лавры.

Под святыми вратами Предтеченской церкви, со стен которой взирал на него преподобный Сергий, валил под своды паровозный пар от дыхания толп богомольцев и японских туристов. Одни пытались всего-то за час постичь и запечатлеть святыню русского православия. Другие – постичь самих себя. Пусть и уйдет на это целая жизнь. Сашка колдыбал между ними замерзшей, снегом заметенной мостовой, по которой входили в лавру и праведники, и грешники, и цари, и цареубийцы. Встать бы теперь на колени. Да ползти, ползти что есть сил к серебряной раке с мощами преподобного Сергия. Припасть. И молиться, исповедуясь всероссийскому молитвеннику в помыслах своих грешных, видениях бесовских, убийствах и гордыне безмерной, что и по сей день нет-нет да и вопьется осколком ледяным, колким в сердце. Он уж было и опускаться начал на мостовую, оползать, да дядька незнакомый, дюжий да бородатый, крепко пропахший с головы до ног злым табачищем, подхватил его под руки, поднял, потащил за собой следом. И не к златоглавому Троицкому храму, а куда-то в сторону, где перед одноэтажной, простецкой вагонкой обшитой хибаркой уже клубилась паром и молитвой людская очередь. Одни окоченевшими пальцами сжимали раскрытые тексты акафистов и карманных Евангелий, что стали понемногу появляться в церковных лавках. Другие, прикрыв глаза, уходили в молитву внутреннюю, постороннему уху, кроме Божественного, не слышную. Третьи стояли точно в очереди к сельпо, гомонливо обсуждая то немощь правителя России, то задержку зарплат, а то и страдания британской принцессы, которую несчастный русский народ отчего-то держал за свою. «Стой здесь», – велел прокуренный властно и тут же растворился в толпе щелкающих затворами «мыльниц» азиатов. Хорошо: ни в какой мороз у инвалида ноги не мерзнут. Можно в ботиночках на картонной подошве хоть весь день простоять. Железо, правда, стынет нещадно. Студит культю даже в шерстяном носке грубой вязки. За час, что очередь немного приблизилась к дверям хибарки, из разговоров, вздохов, слез и молитв уяснил Сашка, что очередь эта не простая. Выстроилась она к почтенному старцу, каковых в России, почитай, уж и не осталось. И этот – один из них. Великий духовник. Прозорливец, наставляющий душу самую пропащую на путь истинный. Время от времени из дверей кельи выходил молодой монашек в черной скуфье, в ладной рясе до пят, подпоясанный кожаным пояском с молитвой «Живый в помощи Вышняго». Совсем еще юноша, с пушком рыжим по розовым от мороза щечкам, монашек этот и пропускал страждущих к старцу. Кого поодиночке. Кого целыми семьями. Вываливался обратно народ по большей части обескураженный. Словно охолонули его посреди рождественского морозца ушатом ледяной воды. Иные, заметил Сашка, слезы отирают. Иные лицами горят, будто открылась вдруг страшная их вина, каковую скрывали даже от родни, да вот не укрыли. Были и те, что пуще снега утреннего светились, отражая и взглядами, и лицами, и улыбкой чистую какую-то неземную радость.

Дошла очередь и до Сашки.

Ступил размашисто, по-солдатски за порог. И чуть было не рухнул. Уж больно крошечная, скромная да подслеповатая была келья. А человек, что сидел на лавке за простым, некрашеным березовым столом, прозрачен. Именно прозрачен, поскольку ни возраст, ни морщины, ни ряса его монашеская не могли сокрыть той внутренней непорочности и целомудрия, что исходили от его лика. Сединою, подобной пуху лебяжьему, укрыт. Ликом средоточен. Смотрит в самую глубь. И улыбается. Сердце Сашкино при виде лучезарного старца затрепетало. Смиренно голову склонил.

– Смотри-ко, – молвил радушно старец, обращаясь к чернецу, что стражем стоял у двери, – какой герой к нам пришел! А чего без «Звезды»?

– Неловко как-то, – пожал плечами Сашка и потупился.

– Это верно, – согласился старец, – наши звезды повыше твоей будут. Не всякий герой до них дотянется. Тем более такой инвалид, как ты.

Обидно Сашке слышать такое, пусть и от праведника. Кровь вскипает от таких слов. Сознание мутится. Но терпит. Глядит в пол на паутину древесных колец.