Дмитрий Лиханов - Звезда и Крест [litres]

– Да ты не обижайся, – утешает старец, – ведь я не про ноги твои говорю. Без ног-то даже сподручнее. Инвалидность твоя в ином. С ногами-то и смирение, похоже, отчекрыжили? Неужто не замечал? Думал, можешь нечистую силу так вот просто извести? Жечь ее напалмом молитвенным, тротилом молитвы Иисусовой? Думал, выучил правильные слова и изничтожена бесовская рать? Какой наивный воин! Неужели не заметил, что обошел тебя враг человеческий, окружил, полонил? И затащила тебя в полон собственная гордыня. Как там в Писании говорится. «Многие скажут Мне в тот день: «Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили?» И тогда объявлю им: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие». Это ведь про тебя, солдат, сказано! А все потому, что творил ты по собственной, а не по Божьей воле. Уяснил наконец? Даже в помыслах с дьяволом не беседуй. Преподобный Исаак Сирин еще говорил: «Если ты не покоришь своего ума Богу, то обязательно покоришь его супротивному, то есть дьяволу». Как покорить ум Богу? Иметь имя Божие, памятование о Боге в своем уме, и тогда не будет собеседования с дьяволом, потому что праздный ум всегда ищет дьявола. Ешь, пьешь, идешь, разговариваешь, занимаешься какой-то работой – в уме держи, как древние отцы, Иисусову молитву.

Все вдруг чудесным образом встало на свои места. И сонмы бесов. И Ангелочек. И Лиля. И этот седовласый старец в простой домотканой рясе. И промыслительная рука Господа в образе прокуренного мужичка, что привела его сегодня к этой келье. И многочисленные молитвы, каковые хоть и с Именем Божьим оглашены, да без всяческого Его участия. Далек был Господь от этих сражений. И, значит, побеждал в них Супостат. И это на его стороне все эти годы бился солдат.

– Что же мне делать, отче? – осведомился Сашка через несколько тягостных мгновений, когда в келье вдруг стало совсем тихо, и, казалось, даже ходики часов на стене примолкли, и снег за окном замер.

– Воевать, – улыбнулся старец, – воевать, как и прежде, только с помощью Божьей, становясь не исполнителем собственной воли, но оружием Его, Царицы Небесной и Святого Духа. Словом, становиться воином Христовым. Вот как брат наш – Андрей!

И указал на чернеца, несущего стражу у входа в келью.

– Монахом?! – чуть не вскрикнул Сашка, представляя, что это означает раз и навсегда изменить всю свою жизнь. Да что там жизнь! Без всякого сожаления отрезать прошлое. Смириться с будущим. И посвятить себя вечному. Странное дело, хоть и прозвучало предложение старика совсем неожиданно, хоть и оборвалось что-то внутри, но страха и ужаса перед будущим он не почувствовал. Больше того, монашеский путь, путь Христова воина показался ему уместным продолжением прошлой жизни, а снискание духовных побед на этом пути ничуть не менее захватывающим и важным не только для жизни земной – для жизни вечной! Словно дождь июньский теплый пролился вдруг на Сашку. И свежестью, солнечным светом, переплетенным с духом разнотравья, овеян. Слезы чистые потекли из его глаз. И он отчего-то совсем не стыдился своих слез, как если бы не старец сидел перед ним, а полковник, собственный его отец, воскресший чудесным образом из цинкового своего небытия.

– Отец Небесный снова с тобой, сынок, – радостно кивнул старец, – иди же и воюй. Он тебя теперь не оставит.

Тем же днем благословил отправляться в самое сердце поморской тайги, где на берегу речки Пинеги возрождалась из руин запустения Веркольская обитель.

До позднего вечера переходил Сашка из храма в храм, от одной иконы к другой в неустанной молитве, обращенной и к святым угодникам, и к апостолам Христовым, Всецарице, Спасителю. Ожидая от них хоть какого-то подтверждения старческого благословения, но явного – не находя. Слезно плавились свечи перед величественными средневековыми иконами. Огонек лампад в тяжелом цветном стекле, окованном в бронзу, ровным светом выхватывал из зимнего полумрака их совершенные образы, заглядывающие в самое сердце, в самый затаенный уголок человечьей души, находя в нем лишь смирение и покорность. Уже потемну, по завершении братского повечерия, добрался наконец к раке преподобного Сергия. Под покровом серебряным, тяжким, под лампадами искусными, каковые во искупление грехов своих жертвовали этому бедному праведнику правители России, склонился он благоговейно над гробом. Но лишь коснулся губами образа его, как вспыхнула рака сотнями цветных огоньков. Заискрилась в бликах серебра. Сладостная благодать наполнила и губы, и рот, и легкие, и все его существо – блаженной негой, зефиром небесным, какого в обычной жизни и не сыскать, и не насытиться. Но лишь в такие редкие мгновения, когда Господь совсем рядом. На расстоянии одного поцелуя.