Дмитрий Лиханов - Звезда и Крест [litres]

– Оставь безрассудство, послушайся меня, как отца: товарищи твои, не хотевшие отстать от своего безумия, ничего этим не выиграли. Если же ты почтешь государей и принесешь жертву отцам людей – богам, то удостоишься милостей.

– Справедливо вы называете ваших богов своими отцами, – ответил епископ. – Имея отцом своим Сатану, вы – его дети и стали диаволами; вы творите дела Сатаны.

– Пустая затея, – прошелестел одними губами на ухо клариссима претор. Запах гнилых зубов и разлагающейся в желудке пищи ударил тяжелой волной в светлейшие ноздри. – Эти не отступятся.

Затем одним повелительным жестом правой высохшей кисти о трех перстнях, увенчанных крупными изумрудами и рубином, подал повелевающий знак спекулятору. Тот кивнул, обозначая готовность к исполнению. Но не спешил. Взял со столешницы сперва стальной крюк, от одного вида которого у наблюдавших за ним по спине пробежал зимний холодок. В сторону отложил. Поднял клещи тяжелые, на губах заостренные, бурые от крови. Щелкнул несколько раз звонко, так что у слабых сердце кольнуло. И их отложил. Из кувшина с соленой водой вынул несколько ивовых веток. Нежных да гибких. Приблизился к Иустине и с размаха хлестанул по лицу. Ни малейшего звука из ее груди не послышалось. Только свист соленой розги. Но вздрагивала от каждого удара всем телом, словно секли ее и не по лицу, а по всему телу. Вслед за первым ударом рухнул на колени и епископ. Словно ивовым прутом ноги отсекло. А сек палач умело. Размашистым крестом по лицу – справа налево и слева направо. Хлестко, вкладывая в каждый удар всю свою силушку в четыре с лишком таланта весом. Кровью залилось лицо праведницы. Через несколько мгновений кровь уже стекала струйками по шее, по груди, впитываясь в хлопковую ткань рубахи. Но улыбка не сходила с ее рассеченных губ. Не в силах смотреть, как лицо дочери превращается в кровоточащее месиво, Клеодония зажмурила глаза, бессильно отвалилась в объятия служанки, беззвучно молилась. По черному лицу Ашпет тоже текли горючие слезы. И ее светлое сердце возносило мольбы к Божьей Матери, которая точно так же в бессилии смотрела на истязания своего Сына. А теперь вот и дочери. Исхлестав лицо Иустины, палач обернулся к публике, картинно поклонился, а затем столь же вызывающе вывалил изо рта толстый язык и облизал им окровавленные розги. И улыбнулся невинно.

Киприан тем временем все стоял на коленях, опустив голову долу. Вздрагивая каждый раз от ивового посвиста. Ощущая лицом, каждой клеточкой тела брызги праведной крови.

– Ὑπομένων ὑπέμεινα τὸν κύριον, – шептал епископ, – καὶ προσέσχεν μοι καὶ εἰσήκουσεν τῆς δεήσεώς μου [128] Стойко ожидал я Господа, и Он внял мне и услышал мольбу мою (Пс. 39:2). .

Кровью Иустины, самим ее телом творилась мученическая евхаристия, коей он был пока что свидетель, однако с минуты на минуту прольет и собственную кровь, уподобившись пусть не в полной, вселенской мере, но хотя бы отчасти крестным страданиям Христа.

Как и всякому человеку, ему было страшно. Страшно, что не стерпит боли. Жутко, что терзаемая плоть в какое-то мгновение возопиет настолько истошно, что заглушит голос души, дрогнет. Что Спаситель по грехам его прошлым, злодейским, не примет сей искупительной мученической жертвы. Оставит. Ибо упование на Него в ожидании плотских страданий не есть ли следствие страха? Как уповает дитя на отца своего, мчится в его объятия, спасаясь от стаи бродячих псов, так и он надеется на Спасителя, опасаясь быть разодранным гонителями веры. Ἰδοὺ ὁ θεός μου σωτήρ μου κύριος, πεποιθὼς ἔσομαι ἐπ’ αὐτῷ καὶ σωθήσομαι ἐν αὐτῷ καὶ οὐ φοβηθήσομαι, διότι ἡ δόξα μου καὶ ἡ αἴνεσίς μου κύριος καὶ ἐγένετό μοι εἰς σωτηρίαν [129] Вот, Бог мой – спаситель мой Господь, буду уповать на Него и спасен буду в Нем, и не устрашусь; ибо слава моя и хвала моя – Господь, и стал Он мне спасением (Ис. 12:2). , – проплыло в голове. И страх отступил разом. Киприан выпрямился. Взглянул на Иустину. Сквозь исхлестанное, ярко-окровавленное лицо, на отекших, рассеченных до самого мяса губах проступала слабая улыбка.

– Σὺδέ, κύριε, ἀντιλήμπτωρμουεἶ , – прошептала одним лишь горлом , – δόξα μου καὶ ὑψῶν τὴν κεφαλήν μου [130] Ты же, Господи, – защитник мой, слава моя и Тот, кто возвышает голову мою (Пс. 3:4). .

В то же мгновение епископ почувствовал, как руки его, закованные в кандалы, взметнулись ввысь. Хрустнули суставы. Вздернулись сухожилия. Кости треснули. Спекулятор подтягивал его все выше, перехватив цепи толстой пенькой, переброшенной через балку. Кандалы врезались в запястья, сдирая с них кожу, плюща мышцы и пальцы рук. Киприан уже не видел перед собой ни Иустины, ни судей, ни палача. Но только надменное лицо Аполлона на мозаичной фреске напротив. Промычи он сейчас о поклонении пестрым камешкам языческого божества, все прекратится сей же миг. А тот словно и ждет согласного животного мычания. Глядит в глаза Киприану с усмешкой. «Смирись, человек! – говорит его взгляд. – Отступись».