Анна Лукиянова - Тварь [litres самиздат]

Варя знает, если пролистать ленту назад на семь лет, там будут и ее снимки. Одни из первых. Еще не такие выверенные, но хватающие самую женскую суть за острый локоть. Там она, Варя, будет лежать на раскладном диване в его, Глеба, съемной квартире на Думской. На переднем плане обычный обогреватель, на обогревателе – ее тряпичный лифчик, самый простой, других она еще не видела. На заднем фоне платье, плечики зацепятся за шпингалет открытой форточки. Дневной свет прореживает легкую ткань, пробирается лучами сквозь мелкую решетку нитей, создает свечение. Сама Варя лежит голая на диване, дрогнет не то от холодных стен, не то от стыда. Впервые разделась перед мужчиной.

– Фотограф – существо бесполое. Вот ты на него смотришь провинциально как на член в штанах. А надо смотреть как на художника, понимаешь? – рассуждала накануне Ирма, выпуская кольцами белый дымок тонких сигарет. Варя тогда завидовала этим кольцам и Ирме тоже завидовала. Догадывалась ли Ирма, чем закончится эта съемка?

Но это прошлое, а в настоящем Варю беспокоят только девушки на фото. Она зараз видит их по шестнадцать штук – столько вмещает экран телефона. Остановиться листать уже не может, но прицельно вглядываться – боится. Страшно вдруг их всех разом расшифровать. За семь лет-то сколько их на счетчике набежало? Сколько он таких, как она, усадил в тюремную камеру инстаграмного окошка? Сколько из них, как ее, приговорил к вечному откату в какой-то один проклятый день? “Скажи уже как есть, прямо, без закрутов,” – раздраженно встревает внутренний голос. И Варя подчиняется, выплевывает скользкие слова не на экран телефона, а прямо Глебу в лицо: “Скольких, тварь, ты из них изнасиловал?”

Варя надеется, что нискольких. А другая Варя, та, которая впилась иголкой в самое нутро и ежесекундно покалывает – просится наружу, хочет одного – оказаться не единственной.

К Ирме жизнь липнет, как сахарная вата к рукам. Все у нее как-то само складывается, без усилий. Даже не жизнь это, а сплошной парк развлечений с бессрочным абонементом. Она в этот абонемент кого хочет вписывает, кого приспичит – вычеркивает. Ирма в друзья себе надолго не принимает. «Понимаешь, люди они такие (морщится), хлебом не корми – дай прокатиться за чужой счет. Рубрика: не наебешь, не проживешь. И все бы ничего, но я же тоже не на помойке себя нашла, чтобы таскать их на своем горбу. Есть ноги, вот и гуляй ими в светлое будущее. Меня эти прихлебатели утомляют, как солнце в пустыне. Песка больше, чем загара. Одним словом, мне с ними – скучно, им со мной – невыгодно.» Перед Варей Ирма тоже не откровенничает, но и от себя не отрезает, как остальных. «Ты, Яша, другое. Мы с тобой в один ночной горшок ходили. Похуй, что двоюродные, родство же не названиями меряется. Родного человека по запаху чуешь. Это на уровне животных инстинктов. Условности тут ни при чем.»

И правда, детство у них было в складчину. Наваристое, хорошее такое детство. Свою мать Ирма знала только по фотографиям, та пропала без вести вскоре после родов и превратилась в немой вопрос, который девочка цепляла на взрослых, как гири. Маленькая Ирма каждого второго изматывала одним и тем же: «Где мама?» Отец Ирмы приходил в отчаяние от своей неспособности изобразить девочке эту самую «маму» и на долгие месяцы отправлял дочку из столичного Петербурга на родину – в угрюмый промышленный Норильск, к старшей сестре. Там Ирму ждал теплый прием тети Наташи и дяди Сережи с грудной Варей на руках. Панельная двушка каких-то смешных размеров едва вмещала молодую семью с двумя ползающими-бегающими малышами, но это был тот первый еще, ароматный период жизни, когда все лишения были в радость.

Ирма обожала Варю, Варя отвечала взаимностью. Годы летели без пробуксовок. Ирма пошла в первый класс, все там же, с поддержки тети Наташи. Варя – на три года младше – осваивала сад. Девочки росли, и вместе с ними росла их привязанность друг к другу. Ирмин отец – Дмитрий Павлович – давал о себе знать раз в полгода. Прилетал из комфортабельного Петербурга в отчаянно отставший от цивилизации Норильск. Привозил подарки, водил девочек в кино, кормил мороженым в стеклянных вазочках и уезжал обратно. Его засасывали какие-то политические перспективы, маячило доходное депутатское место. Дмитрий Павлович очень был занят своим уплотнением и расширением в нужных кругах, на полноценное отцовство его не хватало. Нужно было отвоевать сначала себе кусок пожирнее, а уж дальше все остальное.