Максим Привезенцев - Дихроя. Дневники тибетских странствий [litres самиздат]

– Скука – это не эмоция, а недостаток эмоций. Плохие находят тебя сами, хорошие обычно ищешь ты. Такая вот несправедливость.

– Я бы сказал, что хорошие, как правило, ищешь в книгах и кино, плохие дарит человеческое общение. При этом эмоции от просмотра фильма и прочтения книги различны, почему? – спросил я, швырнув чашкой с «пепси» в стену, покрытую витиеватыми тибетскими орнаментами.

Отскочив обратно, чашка приземлилась на прежнее место передо мной. Нахмурившись, я сделал глоток и с наслаждением отметил, что внутри чашки – отвар дихрои.

– В кино эмоции более концентрированные, мы, по сути, видим в конкретном фильме конкретное высказывание режиссера, – сказал Андрей.

Он на глазах стал преображаться: изменились черты лица, одежда, пара минут – и передо мной уже сидел Борис Гринберг, оправляя вздыбившийся на груди мотокостюм.

– В литературе все сложнее и интереснее, – как ни в чем не бывало продолжил он мысль. – В книге легко представить себя героем. Представить мир человека, о котором читаешь, понять те эмоции, которые он испытывает. Это происходит быстро и бессознательно. В кино герой уже изображен, и это, очевидно, не ты.

Мне, вероятно, следовало удивиться, но я почему-то отнесся к метаморфозе, произошедшей с Андреем, как к должному, и как ни в чем не бывало спросил:

– А как быть с творчеством? Эмоции – это ведь топливо для него, верно? Тогда почему им занимаются лишь единицы. Обезьян с карандашом я в Тибете не встречал, но и художников танки видел лишь однажды.

– Для того чтобы заниматься творчеством, нужно на это тратить усилия – ресурсы и время. То есть нужно быть уверенным, что творчество сделает твою жизнь богаче и интересней. А так считают единицы. Своеобразная работа эмоционального интеллекта – она различна у всех, значит, и эмоциональный мир у всех разный. В большинстве своем человечество рассуждает скучнее и проще: «А нахуя?»

– «Нынешняя молодежь привыкла к роскоши, отличается дурными манерами, презирает авторитеты, не уважает старших, дети спорят со взрослыми, жадно глотают пищу, изводят учителей». Сказано – как будто вчера, а это Сократ.

Сделав очередной глоток, я испытал разочарование: в чашке снова было «пепси». Мы встретились с Борей взглядом, и на миг мне почудилось, что он смотрит на меня серыми глазами Андрея.

– Выходит, те разговоры о деградации человечества, – откашлявшись, продолжил я, – об отказе от творчества, скорее, пафос и скудость собственного опыта?

– Конечно! – воскликнул Борис и тут же обратился Цыбиковым.

– Понять другого намного легче, чем себя, особенно если этот человек жил в начале ХХ века, – продолжил мысль востоковед. Вода в кальяне шумно забурлила, когда он вставил мундштук в рот и вдохнул дым полной грудью. – Читая о несправедливости современного мира, невозможно смотреть на картину беспристрастно: эмоции – любовь, ярость – затмевают взгляд, лишают нас объективности. Гораздо легче читать о строительстве дворца Поталы, несмотря на то что на той стройке погибли тысячи рабов. История – это когда все умерли. А пока все не умерли, мы не можем беспристрастно оценивать себя и других.

– Кстати о смерти… как по-вашему, уместно ли ставить вопрос, в чем смысл смерти? Никто не знает, что такое смерть. Опыт смерти исчезает вместе с человеком. При жизни мысли о смерти преследуют человека постоянно. Я существую – значит я смертен. Есть начало – будет и конец. Исходя из неизвестности смерти, «человеки разумные» рассуждают о профанстве идеализма, допускающего бессмертие души, или мифах материализма, убеждающих, что после смерти остаются плоды трудов человека…

– Смерть присутствует своим отсутствием, – обратившись обратно в Андрея, сказал мой собеседник. – Хотя ее пока нет, она неминуемо придет. Она неминуемое будущее и финальная возможность. После нее других возможностей не будет. Смерть – как граница надежд и мечтаний, страданий и боли.

«Никто не видел лица собственной смерти, – вторил ему голос в моей голове. – Всем кажется, что смерть всегда впереди. Даже большинство безнадежно больных верят, что будут жить».

– Текучая повседневность – видимость, подменяющая существование, – продолжил Андрей. – Сегодня мысли о смерти изгоняются. Но смерть по-прежнему за плечами у каждого. Озабоченность продолжительностью жизни беспечна относительно смерти. Религиозные и моральные рассуждения о смерти подменены медико-биологическим дискурсом в винотеках и кальянных. Отношение к смерти выражается в её замалчивании.