Дарья Истомина - Леди мэр

— Ну хватит об этом! Для меня — это все, Долли. Вот теперь действительно все…

— Так это же самое то, Туманский. Давай я задвину их лямур на второй план. А тебя, именно тебя, на первый. Богатые тоже плачут… понимаешь? И именно ты у меня откроешь номер… На роскошной обложке… Крупно… В сумеречном цвете! Я из тебя такого загадочного сделаю. И грустного-грустного.

— Ну куда тебя несет?

— Погоди! И вот таким шрифтом: «Глава корпорации «Т» больше не верит женщинам!» Нет, лучше так. «Глава корпорации «Т» презирает женщин!» «Выбор сделан, — сказал он нашей корреспондентке. — Больше — никогда…» Сиди. У тебя глаз хороший… Как у быка на бойне…

Долли хлопочет с фотокамерой. Туманский поднимается и закрывает ладонью объектив.

— Я скажу там охране. Тебя проводят, Долли. На этом — все!

— Как? Уже все?

— Да, пожалуй, есть еще кое-что. Если ты, хотя бы словом кому-нибудь, даже себе самой, во сне, заикнешься, где была, или, не дай тебе господь, попробуешь толкнуть эту новость на сторону, ты у меня улицы подметать будешь. Возле моргов. В лучшем случае.

— Не боись, Туманский. Я ведь себя очень люблю. Живую… И покуда еще, хотя бы частично, здоровенькую.

— Вот и умница.

— Между прочим, мог бы и проводить девушку. Есть же покуда что провожать! Говнюк!

Это в Москве.

А в Сомове на кладбище Максимыч аккуратно протирает платком фотографию на кресте Маргариты Федоровны:

— Да… Натворила ты дел, дочечка. Подсунула нам эту академическую крысу. Ведь с нее все и пошло, и покатилось…

Чуня, сидящий на своем мотоцикле, заводится:

— Да хватит тебе нюнить! Лучше скажи: ну и куда мне теперь? Самому повеситься? Или ты поможешь?

— Не боись. Мы теперь с тобой родней родного. В Москву двигаем, Чугунов. Вот прямо сейчас. Москва, она как тайга — всех укроет. Только вместо елок — офисы.

— А что я матери скажу?

— А ничего не скажешь. Я теперь тебе и мать, и бог, и царь, и воинский начальник…

— А что мне там делать-то? В Москве?

— Я из тебя человека сделаю. Скажем, по дипломатическому образованию пущу. А что? И будет у меня свой посол. В какой-нибудь Нижней Мамбезии… Свой человек, свое убежище… Под тропическими пальмами…

— Это я-то посол?

— А почему нет? Я Зиновия на дипломата обучаться три раза пихал. Ни одного экзамена не сдал, мерзавец. Или не хотел сдать? Утруждаться? И так как сыр в масле катался…

— Да уж голову драл будь здоров. Пацанов в упор не видел. Как же! Тоже Щеколдин!

— Вот он мне и поднес… фигуру… тоже — Щеколдин! Ну, земля тебе пухом, Маргарита. Светлая тебе память. И прощай. Когда еще свидимся?

— Чудно как-то: сколько себя помню, ты по городу… с палочкой. Все с тобой здороваются.

— Отздоровался я. Тут мне теперь станция «Уноси ноги». Настоящий «мотай-город».

— А может, обойдется?

— Была бы живая Ритулька, мы бы, конечно, от всего отбились. А Серафиме мне веры нету: у нее вся жизнь под юбкой. Сдаст она меня — не задумается. Когда придут. А ведь придут. У тебя еще в этой штуке патрончики остались?

— Запаска есть… Рожок…

— Тогда давай, милый… Задами да огородами… Еще в одно местечко заскочим.

— Какое еще местечко?

— К Лизавете… Под ихний обрывчик. И через сад. Сад у них здоровенный — кто там тебя увидит? Двери они не запирают, а спит она в кабинете, на диване. Там и Ритка спала. Через веранду и сразу налево. У тебя это славно получается. Прямо сплошной Голливуд. Тырк-тырк — и нет делов.

Чуня рассматривает свой защитный шлем с волчьей мордой, начищает его рукавом косухи.

— Значит, говоришь, в Москву? Ну, смех…

— Ты чего это, паря?

— Да так… По дипломатической, значит, части?

— Что-то ты мне не нравишься, Чуня.

— Ты мне, дед, тоже. И я тебе не Чуня, а Чугунов. Только баб мне мочить в постелях и не хватало. Значит, так: тебе — налево, мне — направо. Все. Вали от меня подальше, «родной». А с меня хватит.

Чуня лупит башмаком по пускачу. Мотор чихает.

— Ты знаешь, какая у меня с младых годков кликуха, Чугунов? Шило. А почему — не догадываешься?

— Нет.

Чуня удивленно следит за тем, как старец ловким движением, закинув руку за воротник, выдергивает из потайного кармана длинное и острое шило. Крикнуть он не успевает. Просто зажимает пробоину под ухом и роняет лохматую башку на руль…

В три ночи мне звонит Лазарев.

Он не спит.

Я тоже.

Укорачиваю его подарок — китайское платьишко.

Чихала я на эти выборы.

Главное — он прилетает завтра утром.

И я должна быть самая-рассамая…