Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

— Ты здесь не живешь, — ответила она с горечью. — Я знаю всю семью Димса. Его дедушка, мистер Луис, был тяжелым человеком. Но и жизнь здесь тяжелая. Он приехал в Нью-Йорк из Кентукки с десятью центами в кармане. Сорок лет мыл и оттирал полы в офисах, пока не помер. А потом скончалась его жена. Его дочь много лет молилась в этой самой церкви каждое воскресенье. Между нами говоря, она пьет как лошадь и гроша не стоит. А вот ее сын Димс, внук мистер Луиса, — он был в этой семье жемчужиной. Имел перспективы. Мальчишка бросал мяч лучше всех в округе. Уже благодаря этому у него появился шанс выбраться отсюда. Теперь он либо умрет, либо попадет в тюрьму, что примерно одно и то же. Как только Димс выйдет из тюрьмы, если еще до этого доживет, он станет хуже, чем до отсидки. И еще не раз в нее вернется. Это в ваши рапорты и ордера не укладывается, правда? Когда газета кропает статейки о том, что цветные и латиносы носятся по Бруклину, точно стая обезьян на деревьях, ничего такого туда не попадает, правда же?

— Мне-то на мозги капать не надо. Об ирландцев точно так же ноги вытирали.

— Мы сейчас не о них.

— Нет, не о них. Ты говорила о церковных деньгах. А они тут совершенно ни при чем, — сказал Катоха.

— Они при всем. Эти деньги Рождественского клуба — единственное, что осталось в нашей власти. Мы не можем помешать наркодилерам продавать отраву перед нашим домом. Или помешать городу отправлять наших детей в паршивые школы. Мы не можем помешать людям вешать на нас всех собак за беды Нью-Йорка или помешать армии призывать наших сыновей во Вьетнам после того, как Вьетконг подрезал ногти на ногах белым солдатам. Но пенни и центы, которые мы скопили ради десяти минуток любви нашим детям на Рождество, — они все еще в нашей власти. Что в этом плохого?

Она обвела рукой заросший пустырь, ближайшие дома, старый вагон Слона в соседнем квартале, а за ним — гавань и статую Свободы в дневном мареве.

— Оглянись. Разве это нормально? Тебе это кажется нормальным?

Катоха вздохнул через зубы. Спросил себя, как можно жить в этой дыре и оставаться такой наивной.

— В мире вообще нет ничего нормального, — сказал он. — Не понимаю, как ты на что-то надеешься.

От замечания ее гнев сдулся, как воздушный шарик, и лицо смягчилось. Она оглядела его с любопытством, потом вытерла уголок глаза тыльной стороной ладони и переместила вес на другую ногу.

— Зачем ты здесь? — спросила она.

— Из-за дела.

— Нет. Именно здесь. Проповедуют внутри. По воскресеньям. А не на задворках. Тебе нужно внутрь.

Он пожал плечами.

— Мне твоих проповедей хватает, — сказал он. — Последняя особенно славная. Мне нравится, как ты разбушевалась.

Теперь она нахмурилась.

— Тебе смешно?

— Вовсе нет, — ответил он. — Прослужи ты с мое, мыслила бы так же, как я. Мы с тобой одинаковы. У нас же одна работа, помнишь? Мы убираем то, что больше никто не хочет убирать. Грязь. Вот наша работа. Мы убираем за другими людьми.

Она горько улыбнулась, и вновь маска, которая ей так шла, — жесткой дамы, которая глядела с нескрываемым нетерпеливым безразличием и с которой он впервые столкнулся в церкви неделю назад, — упала, раскрывая ранимую, одинокую душу. «Она такая же, как я, — подумал он изумленно. — Такая же потерянная».

Он с трудом взял себя в руки и выпалил:

— Ты спрашивала, почему я здесь на самом деле. Я скажу. Прежде всего я знаю, что здесь ваш дьякон. Он умеет скрываться. Но мы его все равно найдем.

— Ну и ищите.

— Дело в том, что мы действуем мягко, стараемся не тревожить людей. Но местные не идут навстречу. Когда мы спрашиваем, они отвечают: «только что был здесь», или «только что ушел», или «он вроде как в Бронксе». Его покрывают. Но ты должна кое-что понимать. И можешь донести это до остальных…

Он придвинулся. Она поняла, что морщины на его лице появились из-за переживания и тревоги.

— Тот, кому нужен ваш Пиджак, послал за человеком не из города. Очень опасным. У меня нет о нем никаких сведений, не считая имени. Гарольд или Дин. Фамилия неизвестна. То ли Гарольд. То ли Дин. Не знаю. Как бы его ни звали, он человек лютый. Не то что оболтус, которого вы спровадили.

— Гарольд Дин.

— Так точно. Гарольд Дин.

— Мне предупредить людей?

— На вашем месте я бы держался подальше от флагштока.

— Он ведь наш! Каждое утро там сходится не меньше тридцати человек. Даже Димс нас там не трогает.

— Сходитесь в другом месте.

— Нет другого места. Отдадим флагшток — и тогда всё. Останемся пленниками в собственных домах.