Рои Хен - Души [litres]

Джимуль. Красиво. Это ты написал?

Гавриэль. Нет-нет… Это марокканская поэтесса-еврейка, из наших, Фреха Бат-Йосеф [100] Фреха бат Йосеф (Фреха дочь Йосефа) (30-е годы XVIII века – 1756) – северо-африканская еврейская поэтесса. Писала под псевдонимом Фреха дочь Йосефа. По-видимому, погибла в 1756 году при захвате и разграблении города Туниса вторгшимися из Алжира турецкими войсками. .

Джимуль. Вот уж не знала, что у нас есть поэтессы еврейки. Слушай, эта комната повидала немало чудны́х вещей, но ты сумел меня удивить. И не подумала бы, что ты еврей, ты выглядишь как настоящий англичанин.

Гавриэль. Я родился в Гибралтаре, в семье потомственных толмачей, семействе Сиксо. Однако мой отец допустил ошибку, и ошибся-то в переводе одного-единственного слова, но за это ему отрезали ухо.

Джимуль. Из-за одного слова?

Гавриэль. Да, услышал не то, что было сказано, и мы перебрались из Гибралтара в Фес. С тех пор я перевожу для всяких, как вот этот, и мечтаю об исправлении души.

Джимуль. Хорошо, что ты сказал “исправление”. Это важно. Ты женат?

Гавриэль. Да. У меня жена и три дочки, чтоб они были здоровы.

Джимуль. Оттого-то у тебя красные глаза? Не спишь по ночам?

Гавриэль. Я и вправду мало сплю. Но не из-за дочек.

Джимуль. Так в чем же дело?

Гавриэль. Я… Только не смейся… Я… мне снятся странные сны.

Джимуль. А кому нет? Тебе снится, что твоих дочек похитили? Убили жену? Что ты задыхаешься? Тонешь? А, нет! Тебе, конечно, снится Гибралтар…

Гавриэль. Нет, нет, нет. О Гибралтаре я грежу наяву, когда не сплю.

Джимуль. Так что же тебе снится по ночам?

Гавриэль. Почему ты спрашиваешь? Ты толковательница снов?

Джимуль. За деньги я делаю все. Рассказывай.

Гавриэль. Что? Рассказать тебе мой сон? Сейчас?

Джимуль. Хочешь назначить отдельную встречу? Он сейчас очнется, так что поспеши!

Гавриэль. Ладно. Уже много ночей мне снится сова с желтыми глазами и серовато-белыми перьями. Она ничего такого не делает, просто стоит и глядит на меня.

Джимуль. Сова?

Гавриэль. Ну да. Такая глупость, это ничего не значит. А иногда мне снится шишка. Что это может означать? Ничего. Но я просыпаюсь, и сердце у меня бьется сильно-сильно. Что ты так на меня смотришь? Знал ведь, что это покажется тебе дурацкими бреднями. Ладно, забудь.

Джимуль. Нет-нет, мне совсем не кажется… Эй, что это?

Гавриэль. Что?

Джимуль. Что у тебя на руке?

Гавриэль. А, это. Это родинки, они у меня с рождения, будто Пресвятой, да будет благословен, начертал мне браслет на руке. Жена говорит, что каждая родинка обозначает язык, которым я владею: английский, арабский, иврит, итальянский. И даже знаю язык страны Ашкеназ…

Джимуль. Откуда ты знаешь столько языков?

Гавриэль. Не кричи, еще разбудишь его…

Джимуль. Как, ты сказал, тебя зовут?

Гавриэль. Ты уверена, что он спит?

Джимуль. Твое имя начинается с буквы “гимель”, верно?

Гавриэль. Он не дышит! Мистер! Мистер! Мистер! Что ты ему сделала?

Джимуль. Что?

Гавриэль. Что ты ему сделала, я тебя спрашиваю?!

Джимуль. Я? Ничего я ему не делала! Да стащи ты его с меня, сними его!

Гавриэль стаскивает с Джимуль голого мертвого мистера. Она заворачивается в простыню. Он, перепуганный, делает шаг к двери. Она останавливает его. Объясняет, что они – души-близнецы, но в его ушах только шум. Никто не знает, что он тут с коммерсантом, то была тайная работа, в силу ее деликатного характера. Джимуль молит его, чтобы он взял ее с собой, им есть о чем поговорить, по дороге она все ему объяснит. Он отказывается. Она угрожает ему: “Сейчас позову сутенера, скажу, что ты задушил его, пока он трепыхался на мне. Тот выдаст тебя властям”. Гавриэль кричит: “Да кто тебе поверит?” Она отвечает: “Мой сутенер предпочтет, чтобы вина пала на твою голову, не на мою. Ему нужна я, а не ты. Ты хоть месяц проваляйся здесь – не принесешь ему того, что я приношу за одну ночь, так что это – либо я, либо ты, либо мы вместе убираемся отсюда прямо сейчас”.

Они убегают коридорами, вниз по ступеням, через боковой выход, переулками, как можно дальше оттуда.

В повозке по дороге в Фес Джимуль толкует Гавриэлю его сны, раскрывает перед ним тайны его жизни. Жизнь есть наказание, это так, но есть в ней и мгновенья благоволения.

Да, есть в ней мгновенья благоволения, хотелось верить Джимуль и в тот жаркий день в Фесе, в 1856 году, когда бутылка махии все больше опорожнялась, а души их наполнялись – чем дальше, тем больше.

Вот и все, дорогие души, старик позади вас перестает шуршать фантиком и кашлять. Приятного вам представления.