Рои Хен - Души [litres]

Я слышу тяжелое пыхтенье Гавриэля внизу лестницы и мчусь к нему, подбирая рукой подол платья.

Джимуль. Господь Вседержитель, что с тобой случилось? Пойдем, марбо́н , бедняжка, пойдем, обопрись на меня.

Гавриэль. Нет, нет, стыдно, соседи смотрят. Что это, кто тебе всю физиономию разрисовал?

Джимуль. Никто, я сама. Чего это ты хромаешь, тебе кто-то что-нибудь сделал?

Гавриэль. Никто, я сам.

Джимуль. Как это сам?

Гавриэль. Я тебе все расскажу, как только мы зайдем внутрь. У нас мало времени, я сказал жене, что иду к цирюльнику.

Джимуль. К цирюльнику?.. Хорошо хоть не к резнику.

Не так я представляла себе его появление. Не хромающим, потным и раздраженным. Прежде чем войти в квартиру, он протягивает руку и небрежно лобызает мезузу [82]. Мезузу целует, меня нет.

Гавриэль. Ах-ах-ах-ах!

Джимуль. Тихонько, тихонько, н’аби башк [83] Я возьму твои несчастья на себя ( марок. араб. ). .

Хромая, он ковыляет внутрь, переступая грязными босыми ногами, и плюхается на свое постоянное место, низкий круглый табурет, обитый кожей и давно утративший всякую мягкость. Он из тех мужчин, которые всегда садятся на край сиденья, как будто не только их сердцам, но даже и задницам затруднительно принимать на себя обязательства. Из тех, что просят не беспокоиться ради них, ничего для них специально не готовить – ни поесть, ни попить, и все это вовсе не из скромности, нет-нет, это их способ заставить ближних еще пуще ухаживать за собой. Если с Гавриэлем упорствовать, то он отлично начинает пить и уписывать все за обе щеки и не только не ограничивается краешком стула, но и растягивается на перине, дабы вздремнуть для улучшения пищеварения. Принц, да и только.

Джимуль. Дыши, мой принц, дыши глубже. Хочешь что-нибудь выпить, перекусить?

Гавриэль. Нет-нет, нет. Ничего не надо, спасибо. И вправду заскочил лишь на минутку.

Я не обижаюсь, Гавриэль – человек занятой, да и, по сути, сегодня нам не нужно много времени. Я забираю у него би́брас , его потертые открытые кожаные туфли, и ставлю их у стены. На плечи у него наброшена зо́ха , черный сюртук без пуговиц, под которым виднеется тса́мир , выцветшая сорочка, заправленная в сарва́ль – шаровары, подвязанные ремешками у колен. Закусив губу, он изучает рану у себя на ладони.

Джимуль. Ты заметил, всякий раз, когда ты исчезаешь, небеса насылают на тебя какую-нибудь драку, или хворобу, или рану, не о нас будет сказано?

Он снимает с голову ша́шию , круглую невысокую шапочку без полей, и его кудряшки сразу расправляются и встают дыбом. Ему и вправду нужно постричься. Глаза за поцарапанными стеклами круглых очков кажутся маленькими и грустными. Он ругается высоким женским голосом, в котором всегда слышится отзвук голоса Гейле, точь-в-точь как в моем голосе можно услышать шероховатость голоса Гедальи.

Джимуль. Может, ты перестанешь ругаться и объяснишь мне, что случилось?

Гавриэль. Я наступил на рыбу.

Джимуль. Что? Как? Где?

Гавриэль. Это не смешно.

Джимуль. Как раз смешно. Как человек может наступить на рыбу? Ты ходил по воде?

Гавриэль. Я наступил на рыбий хребет, который кто-то бросил на землю. Несколько острых костей я уже вытащил из ноги, но, кажется, осталось еще.

Джимуль. А почему ты был босиком? Ты выходил из меллы?

Гавриэль. Да.

По нашим законам, еврей, выходящий за стены меллы , должен разуваться. Запрет соблюдается особенно строго на улицах, где есть мечети. Временами евреям позволяли ходить за пределами меллы в соломенных сандалиях, временами же хотели видеть их босыми и униженными.

Джимуль. Ничего страшного, кто ходит босиком, не истреплет туфель. К тому же это залог того, что ты не уйдешь от меня далеко.

Гавриэль. В Алжире евреи уже одеваются во французские костюмы, а мы тут ходим босиком как последние скоты.

Джимуль. Почему скоты? У нас и евреи, и мусульмане ходят босиком, потому что все чувствуют себя на улице как дома.

Гавриэль. Неправда, если ты увидишь за стенами меллы босого человека в возрасте, то это всегда будет еврей. Или распоследний бедняк.

Джимуль. Не переживай, с таким носом, как у тебя, никто не подумает, что ты бедный. Правда, в Венеции это было поэлегантнее, с красными колпаками.

Гавриэль. Я же это самое и говорю! Носить шляпу я готов. Мало ли можно придумать знаков, чтобы выделить нас? Пусть пришьют нам какую-нибудь латку на одежду, я знаю? Или даже что ты скажешь о такой идее – обязать каждого еврея носить цветок на лацкане? Симпатично, а?