Рои Хен - Души [litres]

Джимуль. Ладно, ладно, бинти, немши дура алек [81], лезь на крышу и наблюдай.

Масуди. Тетя, я тут на крыше. Ты меня видишь?

Джимуль. Довольно и того, что я тебя слышу. Не свешивайся, это опасно!

Масуди. Ты уже начала там с вонючим лимоном?

Джимуль. Да, моя ласковая, пойди на другую сторону и посмотри на большую улицу, только осторожно, не свались.

Масуди. Я буду хорошенько смотреть. Как увижу толмака, сразу же крикну тебе. Отсюда весь мир видно!

Весь мир для Масуди укладывался в меллу, еврейский квартал в Фесе. Наш шаткий домишко стоит на самой границе, отделяющей людской гомон от полной тишины. Из моего окна открывается вид на кладбище, или Пещеру, как оно называется на нашем еврейско-арабском наречии, хотя это никакая не пещера, а просто кусок земли под открытым небом. Округлые, вытянувшиеся вдоль земли надгробия белесо блестят на солнце, как горбы верблюдов, которые остановились на привал в Сахаре, не выказывая ни малейшего намерения двигаться дальше. Пятна тени можно найти под считаными оливами, но не под вздымающимися ввысь пальмами, растущими сбоку от участка с маленькими надгробиями. Могилки детей, грудка этаких Гецев, которым было не суждено повзрослеть. Я знаю, тело – лишь оболочка, но от этого зрелища сердце у меня сжимается. Хотя, когда я только поселилась у Амрама, душа моя ликовала от вида с надгробиями, открывающегося из моего окна: они напоминали мне двор моего детства в Хорбице.

Одна сторона нашей крыши выходит на Пещеру, другая же – на главную улицу меллы, где весь день напролет надрывается целый оркестр нестройных криков. Уличные торговцы: “дешево-дешево-дешево”, дети: “дурак-дурак-дурак”, погонщики ослов: “ бала́к-бала́к-бала́к ” (“поберегись!”). Как же Масуди различит Гавриэля посреди всего этого, как? Я поклялась себе, что не стану просиживать целые дни в ожидании его прихода, негодяй такой, и́тех ло мжа́ло , да не будет ему счастья.

Масуди. Тетя…

Джимуль. Что, ты его видишь?

Масуди. Нет-нет, я хочу спросить.

Джимуль. А-а…

Масуди. Ты мне уже объясняла, но я забыла. Что такое толмак?

Джимуль. Толмач – это такой человек, который умеет говорить по-нашему, но еще знает язык какой-нибудь другой страны.

Масуди. А откуда он знает еще один язык?

Джимуль. Потому что его научил отец, он тоже был толмач.

Масуди. Значит, когда люди из другой страны говорят по-своему, он все-все понимает? Он, наверное, очень умный?

Джимуль. Иногда он как раз очень глупый. Ты давай смотри, а то мы его еще упустим.

Совершенно не собираюсь перечищать всю медь в доме. Кладу лимон обратно в соломенную корзину и нюхаю пропахшие им пальцы. Одеваюсь. Не ради него. Ради себя. Снимаю пропитавшуюся потом ночную рубашку, обтираю ей свое нагое тело и бросаю в сторону. Отдаюсь дуновению влажного ветерка, обвевающего мои тонкие лодыжки, срам, живот, поднимаю руки, купаюсь в воздухе. Кажется, весь мир внезапно стал белым, белеет небо, белеют солнечные лучи, белеют надгробия. И только у моего тела цвет корицы.

Надеваю чистое платье, лиловое в желтую крапинку. Повязываю на голову цветастый шелковый платок с бахромой. Сжимаю пальцы левой руки и просовываю ее в браслет семс ва-гмар – браслет солнца и луны, окрашенный в золотой и серебряный цвет. На шею вешаю тяжелое монисто, сделанное из медных монет и рудо-желтых деревянных бусин. Красиво расправляю монисто, чтобы оно точно легло меж моих грудей.

Что-то серое мелькает среди надгробий. Вытягиваю вперед шею, чтобы лучше видеть. Мое проклятье в этом воплощении – маленькие глаза, меньше, чем были у Гедальи. И я вечно чувствую себя так, будто подглядываю за миром сквозь узкие щелки. Кладбищенский кот, бесхвостый ветеран кошачьих боев, кладет тяжелую лапу на голубя с подбитым крылом, без всяких шансов ковылявшего у него перед мордой. Иногда я оставляю коту мясные обрезки или яйцо. Он даже арбуз у меня ел. Разве узнаешь, кто в нем обитает? Быть может, Ицикл, мой умерший брат из Хорбицы. Хотя в пору гона этот кот чаще напоминает мне Йехуду Мендеса, моего венецианского приятеля.

кот вдалеке. Мя-я-яу…

Чтобы освежить дыхание с ночи, я жую листья мяты, они холодят мне нёбо. Что это? Когда я успела надеть сережки в форме колечек с подвесками? Нет-нет, ни в коем случае, сережки – это перебор. И вообще это всего лишь игра. Нельзя верить, что он действительно придет, это может разбить мне сердце.

Масуди. Тетя Джимуль!