Рои Хен - Души [litres]

Ах, если бы он осмелился поделиться с Гейле всем тем, что камнем лежало у него на сердце! Они принадлежали к разным синагогам: он – к Скуола Спаньола, она – к Скуола Итальяна, так что не было никакой надежды, что они могут увидеться во время молитвы, даже на расстоянии, отделявшем мужчин от эзрат нашим – женского придела синагоги. Он уповал на массовую похоронную процессию, которая объединила бы всех, ашкеназов и сефардов, но именно в это время, словно назло, на всех старейшин общины, почтенных раввинов и представителей небольшого совета будто пало благословение завидного долголетия.

Он поджидал ее на Кампо-дель-Гетто-Нуово, но она никогда не приходила одна. По утрам она шагала в печатню подле отца, после полудня шла на рынок или к старьевщику рука об руку с матерью, вечерами же он видел ее в окне – неизменно в компании сестер. И в микву не ходила ни разу за все время, что он… ну да, следил за ней, но не так, как Йехуда Мендес как-то раз подглядывал с крыши миквы за сестрой Элиши Фонеги! Гедалья искал ту, которой не хватало душе его [61].

Гейле – Гитл? Или не Гитл? Гитл? Не Гитл? – обрывал Гедалья лепестки только распустившегося воображаемого цветка. Сомнения обуревали его: Гейле наверняка не заметила тайны букв-перевертышей, спрятанных для нее на каретке печатного пресса, а может, заметила, но не поняла, или заметила и поняла, но имя Гитл ничего ей не сказало, потому что она – не Гитл! Освоиться с вероятностью такого поворота ему было нелегко.

И все-таки довольно ли жевания кончика косы, чтобы доказать, что переселение душ существует? Достаточно ли шрама на запястье, чтобы утверждать, что чужачка из Вероны – его сестра из Хорбицы? Конечно же, нет!

– Господин… – голова Фьориты показалась за дверью его комнаты, за ней последовало и все ее туловище, – там женщина у дверей…

– Сказал же тебе стучать в дверь, прежде чем войти, и не называть меня… Постой, что?

– Там женщина спрашивает…

– Какая женщина? Что она спрашивает?

– У нас не принято, чтобы молодая женщина вот так приходила к парню одна. Но что я знаю, у богатых свои привычки, так что господин сейчас встанет с пола…

– Помолчи секунду, помилуй Господи! Куда ты идешь?! Я не хотел кричать на тебя. Кто она?

– Глаза мои уже не так остры, знаете ли… Но она такая… большая, как мой господин. Такая… – Она развела руки в стороны. – Я было решила поначалу, что это сестра господина. Но я же знаю, что у господина нет сестры, так как его мать, мир праху ее…

– А-а, это моя кузина из Вероны…

– Кузина? – Ноздри Фьориты недоверчиво раздулись.

– Скажи ей, что я тотчас к ней выйду. А ты… собственно… ты уже можешь идти.

– Что?

– Сегодня мне твои услуги не понадобятся. Спасибо.

– Что это значит?

– Это значит, что ты можешь идти. Оставь меня одного.

– С ней?

– Да, с моей кузиной! Прощай!

– Но, господин, еще надо пыль протереть, белье постирать…

– Как твой господин, – сменил Гедалья тон, – я велю тебе сию секунду уйти прочь из дома. Или ты станешь мне перечить?

Фьорита замолчала. Подслеповатые глаза ее моргали, губы дрожали от обиды, и в то же время она была горда тем, что наконец-то сумела выдрессировать хозяина и вынудить его навязать ей свою волю. Только услышав, как дверь дома закрылась за Фьоритой, Гедалья вышел к нежданной гостье.

– Здравствуй, кузен, – сказала Гейле, когда они остались одни.

Впервые в жизни Гедалья оказался наедине со сверстницей. Он пролепетал что-то, пытаясь объяснить свою ложь Фьорите, но слова застряли у него в горле.

– Это тебе, – Гейле протянула ему сверток, – папа хотел вручить его лично, да слег.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Нет-нет, летняя простуда.

Это была маленькая записная книжка, какими ростовщики обычно пользуются для записи долгов. На кожаной обложке была вытеснена фамилия Альгранати. Гейле добавила, что это скромный их дар ему в знак признательности за кольцо, которое он возвратил “с честностью, достойной восхищения”.

– Тысяча благодарностей. Передай отцу мои пожелания скорейшего выздоровления.

На сторонний взгляд он не вышел за рамки обычной вежливости, однако в душе его бушевала настоящая буря, с громами и молниями.

– Тоже болеешь? – спросила Гейле, изучая его взглядом.

– Я? Нет. Почему?

– Тебя уже больше недели не было в лавке.

Так получается, что не один Гедалья занимался слежкой.

– Я заглядывала, но не хотела отдавать подарок твоему отцу, – продолжала она, – по понятным соображениям.