Дмитрий Глуховский - Текст

– Стали идеальные, – выдавил он.

– Так, погоди, а были?! – теперь смех до слез.

– Нин! Мне работать еще!

– Ой. Меня так заводит, когда ты деловой! Можно, в следующий раз ты будешь как будто работать с отчетностью?

– Пффф, – передразнил он ее.

– Дико хочется трахаться! – вдруг заявила Нина. – Я читала, что у беременных чем дальше, тем больше. Но это же бессмысленно?

Илья зачем-то слез со стула, посмотрел на свое отражение в окне, постучал по столу, думая, какая все-таки она вредная зараза. И тут заметил: стрелочка на телефоне загорелась. Не горела, значит, раньше? А сейчас – почему? Надо было прощаться.

– Не могу больше, все! Завтра спишемся!

– Еще секундочку! Правда, важное! – взмолилась Нина.

– Только быстро, а то меня сейчас тут рассекретят! – сдался он.

Ждать пришлось еще минуту. И опять пришла расплывчатая телесная фотография. Илья покорно открыл, уверенный уже, что она опять станет его искушать.

Это был ее живот.

Загорелый: в пупке торчит серебристая сережка-штанга. Кажется, совершенно плоский.

– Тебе привет.

Эта глупость Илью совсем выбила. Не знал, как на такое правильно ответить. Ему тоже привет? Ей? От кого? От папы?

Вспомнил Петины бельма в фонарном луче, вспомнил обмороженный колодец, тяжесть его тела, гидравлическую силу замерзших рук. Потом еще вспомнил, как Петя красными пальцами натыкивал безуспешно код в телефоне – раз, другой – помогая Илье его подсмотреть и хорошенько запомнить. Кому он хотел позвонить? Может быть, Нине?

– Ладно, прости, я понимаю, что это все бабья дурь! – раскаялась Нина. – Знаешь, у беременных еще и мозг атрофируется. Я прямо чувствую уже, как процесс пошел. Мужайся!

– Ок))

– А ты меня обратно к себе пустишь в квартиру? Если нет, я могу и тут перекантоваться. Просто соскучилась по твоему шесту для стриптиза!

– Нин, мне правда пора.

– Все-все. Все! Спокойной ночи!

– Спокойной)

Вот только сейчас, когда ему самому забрезжило хоть что-то впереди, стало настигать и другое: кто будет за него выполнять все эти обещания, которые он Нине щедро дает? Кто будет – за Петю?

Спас он ее? От чего? От того, чтобы не по-христиански?

Ни одного ответа. Даже эхо молчит: квартира слишком для эха маленькая и заставленная старым барахлом.

Как было лучше? Как было бы?

Она ведь узнает, скоро узнает, что он мертв, что убит. Найдут его в коллекторе, и даже если на опознание не поедет, тогда – что?! Все равно – на похороны. Зачем он вчера полез в колодец к Хазину? Как теперь поверить снова, что Хазин – это он и есть?!

Илья выбежал в коридор.

Материнская спальня была еще заперта – как захлопнулась, так Илья, порезавшись на этом, к ней больше и не подходил.

Водки если еще влить, можно совсем расшататься. Водку одному нельзя, она ему прободает пленочку между умом и безумием, которое у любого человека в специальном пузыре, как желчь, внутри хранится. Просочится темная желчь и выест ему все нутро.

Надо заболтать эту тягость, эту гадость, надо затанцевать ее, музыкой громкой задавить ее, гадину, весельем ее, весельем – как каблуком сколопендру какую-нибудь растереть по асфальту!

С кем? С кем бы?

И тут вспомнил: Гоша! Гошин же телефон есть. Он же предлагал: пиши-звони, давай дружить! Вторник – и что, что вторник. Не так-то еще и поздно. Он, может, и угостит Илью своим смехом, своим хмелем, своим порошком, и чем угодно, чтобы до завтра, до солнца Илье не чувствовать времени и не быть одному.

Нужно с материного телефона набрать ему, как собирался.

Где он? В ее комнате, в прикроватную тумбочку положил. И там же зарядка.

На кухне выточил все-таки ножом из спички отмычку – на этот раз не дал ей себя порезать. Сел рядом с материной дверью на пол, смеясь над тем собой, который комнату собирался с пистолетом штурмовать. А из-под двери сифонило ледяным, и щель была залита тьмой, как эпоксидной смолой.

Ничего; поковырялся в замке – отпер.

В комнате был ледник. Никого. Тюль от открытой форточки надувался, летел. Врубил свет. По полу были расшвыряны ветром какие-то справки с печатями на серой поликлиничной бумаге. С подоконника сдуло.

Он присел на кровать, выдвинул ящик. Мобильник тут, тут и зарядка.

Воткнул, чтобы далеко не ходить, прямо здесь, за тумбочкой. Чтобы не показывать матери, будто он от нее бегает. Ток вроде пошел, но телефон не оживал, упрямился. Отдай мне его, тебе-то он сейчас зачем?

А мне нужен, чтобы позвонить Гоше. Гошану. Чтобы он меня вытащил в город. Чтобы я мог с ним прокатиться по ночным проспектам, в хлам нажраться в каком-нибудь баре за его счет, чтобы он научил меня так же вот трещать ни о чем без остановки – и чтобы люди меня так же слушали, разинув рот. Чтобы он свою легкость мне преподал, свое нахальство, чтобы я мог с незнакомыми девушками знакомиться, как он, чтобы я понял, как жить одним днем, даже если впереди еще сто лет. И я пойду сегодня тусить, ясно? Пойду, и все!