Альфред Дёблин - Пощады нет

И по всему тому нового романа, столь отличному от прежних произведений Деблина, по уверенному и «спокойному течению событий в романе чувствуется, что это не одни только Карл в итоге своего жизненного опыта, но и сам автор «ни разу за всю свою жизнь не ощущал себя в мире так твердо и уверенно».

Выбор героя, примкнувшего было в юношеские годы к революционной борьбе, затем порвавшего с ней, ставшего капиталистом и в эпилоге снова перешедшего на сторону революции, открывает перед Деблином целый ряд творческих возможностей — прежде всего по линии реалистической критики капиталистического общества. Деблин пользуется образом Карла для того, чтобы изнутри показать капитализм, раскрыть его «душу».

Образ Карла-фабриканта в романе Деблина «Пощады нет может служить красноречивой иллюстрацией того, насколько капитализм, в особенности на последнем своем этапе, обесцвечивает и обесценивает жизнь своих сторонников. Карл начинает и кончает свою сознательную жизнь сочувствием пролетариату, но в промежутке между этим «началом» и «концом» лежат пятнадцать лет пребывания его в рядах капиталистов, — годы, играющие в жизни героя огромное значение и составляющие основной костяк романа.

История капиталистического возвышения Карла является историей его духовного опустошения и оскудения. Помпезная сцена женитьбы Карла, открывающая новый этап его буржуазного существования, должна послужить для этого художественным фоном. Уныло и убого это капиталистическое бытие героя, сведенное к одному знаменателю: к деньгам. Весь акцент в жизни переносится на сухой и строгий распорядок взаимоотношений между людьми, на внешнее, на покрой платья, на форму мебели. «Платье, — замечает в минуту философического раздумья Карл, — делает человека, это — старая истина, но и мебель делает семью. Тебе, — обращается он к своей жене, — не побороть буфета, горки, мягкого кожаного гарнитура на изысканном ковре. Они предписывают тебе походку, выражение лица, даже мысли».

Железный распорядок буржуазного бытия столь абсолютен, что Деблин образно иллюстрирует его фигурой рыцаря в железных или — как иронически именует их автор — жестяных латах, неизменно появляющегося в романе, когда идет речь о душевном мире Карла-фабриканта. И как латы эти — внутри пустые, точно так же и Карл оказывается внутренне опустошенным. Он словно выпотрошен духовно, этот последыш капиталистического мира. Став фабрикантом, Карл теряет одно за другим элементарнейшие человеческие чувства. По сути дела, он стоит вне настоящей, чувственно полнокровной жизни.

Деблин очень ядовит и зол в обрисовке душевной жизни Карла в годы его буржуазного бытия. Отнюдь не прибегая к крикливым экспрессионистским приемам, автор находит достаточно средств для того, чтобы воочию показать опустошенность одного из хотя бы временных представителей буржуазного мира.

Писатель наделяет своего героя красивой любящей женой, «прелестной статуэткой» Юлией. Но как чинно и сухо Карл «любит» свою жену! Как строго регламентирована, бездушна и уныла их жизнь! Сколько сатирической издевки в скупой, немногословной картине приготовлений Карла к очередным (в положенный срок) супружеским «радостям»! Брак в понятии Карла-фабриканта — не более как «благообразная, закрепленная традицией форма», которая с успехом «заменяла им личные отношения». Недаром Юлия, в противовес Карлу обладающая душевной теплотой, хиреет в сухих безрадостных фабрикантских апартаментах, как цветок, лишенный солнца. «Как каждое человеческое существо, — пишет Деблин, — она хотела слиться с жизнью другого человека, обновиться ею. Она хотела взорвать суровые, мрачные тюремные стены, которыми окружил ее и себя господни и повелитель ее, назвав жизнь внутри их бравом, когда это была лишь повинность».

Духовная опустошенность Карла столь велика, что на протяжении десяти лет он не замечает своих родных детей. Только когда обрушиваются тяжелые личные испытания, он неожиданно «открывает» своих детей. Но увы, в детской комнате Карл явно немеет. Ему, впервые попавшему в детскую, остается лишь, глядя на свое потомство, удивляться. «Это были его дети. Какие они были большие, как самостоятельно они двигались». Карл знает, что с детьми надо быть поласковей и даже желательно улыбаться, но с каким трудом удается пробиться улыбке сквозь латы «жестяного рыцаря». Лишь после душевного переворота Карл убеждается в том, что мало было учить детей «почтению, чистоте, порядку». После пережитой драмы, возвратившей Карла в мир человеческих страстей и чувств, он признается: «Как мог я родить их на свет, как мог я, с моей опустошенностью, создавать семью… Как равнодушен я был ко всему, чем были для меня женщины, дети, чем были для меня люди. Я знал лишь покупателей и продавцов и с этим жизнеощущением я родил с ней своих детей».