Альфред Дёблин: Пощады нет

Черной безысходностью, жутью и ужасом веяло от панорамы мира в «Берлин — Александерплаце». О Деблине, как и о герое его «Берлин — Александерплаца» — Франце Биберкопфе, можно было сказать словами романа: «В сумерках сознания этого человека нарастает ужас: что-то, видно, разладилось в этом мире». Да, в капиталистическом мире «что-то», действительно, «разладилось». Буржуазный мир явно сорвался с петель, растеряв даже видимость оправдания своему существованию с точки зрения разума и морали. И так как другого, подлинно разумного мира Деблин не видел, он находил своеобразное утешение в том, чтобы сентиментально оплакивать участь не только маленького человека, но и «маленьких свинок» в берлинской скотобойне («у человека нет преимущества перед скотиной»). Капиталистической деградации и аморализму противопоставлялась мелкобуржуазная анархия чувства, столь же, по сути дела, опустошенная и в значительной мере циничная и аморальная.

На вопрос, «есть ли на свете справедливость», Деблин отвечал: «Пока что — нет, во всяком случае, до этой пятницы ее не было». В связи с этим герои «Берлина — Александерплаца», начиная от сутенера и убийцы Франца Биберкопфа и кончая всякого рода мазуриками, «шниферами» и торговцами живым товаром, разворачивали на страницах романа богатейшую гамму своих «исканий». И хотя все эти упражнения и осуждались не только автором, но и Францем Биберкопфом (в крайне невнятном, правда, эпилоге), все же чувствовалось, что в глазах писателя лишь в блатном мире сохранились еще человеческая индивидуальность и пусть специфические, но яркие краски и цвета. Романтизированные уголовники, по крайней мере, «погибали с музыкой». Это блатная «музыка», разумеется, не только не проясняла атмосферы, но еще более усиливала всесветную какофонию, царившую в «Берлин — Александерплаце». Буржуазное общество, благодаря циничным и вместе с тем метким нападкам блатного мира, лишалось последних остатков «разумности».

Инстинкты потеряли в «Берлин — Александерплаце» даже видимость подчинения направляющему и организующему началу «разума». Смутные, неосознанные, подспудные чувства словно вырвались из царства подсознательного и, пользуясь мировым ералашем, справляли свою «Вальпургиеву ночь» на страницах романа. Эстетическая анархия и «беспорядок» в этих условиях должны были неизбежно стать своеобразным «каноном» этого растерянного и потрясенного художника, окруженного рушащимися обломками капиталистического мира.

Новый роман Деблина «Пощады нет» написан в 1935 г., после фашистского переворота, когда Деблин находился уже в эмиграции. И каким новым, совершенно необычным по сравнению с «Берлин — Александерплацем» — да и со всем многотомным собранием сочинений А. Деблина — представляется этот роман.

Прежде всего нельзя не удивиться стройности композиции романа, его спокойной и размеренной ритмике, столь резко отличной от прежнего творчества А. Деблина. Роман «Пощады нет» почти лишен каких-либо признаков экспрессионизма, аффектированных жестов, взвинченной декламации, истеричности. Ибо мир, сорвавшийся было по-гамлетовски «с петель», обрел в сознании Деблина вполне ясные очертания.

Обострение классовой борьбы приводит к обнажению противоречий, четкому размежеванию борющихся сил, прояснению исторической обстановки. Фашизм наглядно продемонстрировал перед широчайшими массами не только всю гнусность и обреченность капиталистической системы, но и гигантскую авангардную роль пролетариата, как единственного освободителя демократического человечества. И хотели того или не хотели многие немецкие интеллигенты деблинского толка, но после прихода к власти фашистов им нельзя было не продумать до конца, куда же идет человечество, — тем более, что сложившаяся обстановка сама подсказывала им надлежащий ответ.

После фашистского переворота Деблин — пусть во многом сбиваясь, путая и искажая — проникся этим новым для него миропониманием и отобразил этот перелом в своем романе «Пощады нет».

В «Пощады нет» Деблин, в отличие от «Берлин — Александерплаца», знает, куда идет мир. Даже отрицательные герои его романа отлично понимают, что история работает на пролетариат, что «время работает на них, а не на нас». Центральный же герой романа Карл свои лучшие, если угодно, душевно наиболее ясные и «спокойные» дни проводит в рядах революционеров.

После длительной и мучительно сказавшейся на нем перемены в его жизненном строе Карл вновь обретает душевную ясность и твердость, когда в эпилоге — и романа и своей жизни — снова переходит на сторону революции. «Карл почувствовал, словно он впервые за долгие годы ходит на собственных ногах и видит людей. Все показалось ему каким-то новым, он был свеж, здоров, бодр».