Альфред Дёблин - Пощады нет

— Ну, а что сделал хозяин?

— Он прочел письмо, потом так странно расхаживал по дому, а потом мы испугались, потому что он стоял в дверях столовой, затем он упал в коридоре. А что, у хозяина удар?

— Ерунда, он просто переутомлен, вдобавок эти волнения.

Эрих думает: «Мне не следует вести разговоры с этими женщинами, они, хотя и вполне разумные существа, но в этом доме не полагается общаться с прислугой». И в ту же минуту старшая из девушек, горничная, заявляет свое мнение. Она шипит.

— Этого барин не должен спустить барыне, нельзя ей позволить так просто взять да утащить детей. — сначала она по нескольку месяцев прохлаждается на курортах, а потом рассказывает нам всякие сказки.

Кухарка перебивает ее:

— Молодой барин (боже мой, я не так уж молод), — надо бы вам заявить в полицию, иначе она завезет нам наших детей, кто ее знает куда.

Фрейлейн не перестает плакать.

— Почему вы плачете?

Горничная:

— Это фрейлейн, она два года была с детьми, ничего, фрейлейн, дети вернутся. Сделайте же что-нибудь, молодой барин, надо скорей заявить в полицию, чтобы эта…

Эрих заклинающе прикладывает палец к губам, он молча поглощает две миски компоту, потом прощается со всеми, каждой пожимает руку, фрейлейн он успокоительно похлопывает по плечу.

— Милейший господин, — говорит кухарка, убирая со стола. — Он еще раз приходит на кухню, на этот раз он просит привести ему из дому ночное белье.

И вот, вся большая квартира погружена в тишину и мрак.

Далеко, прорезая поля и леса, мчится поезд, увозя Юлию с детьми. Поезд несется сквозь ночь, яркие огни буравят черноту, ощупывают металлические рельсы. Сигналы, озера, деревни, леса, все дальше и дальше столица. Вечная ночь. Звездное небо. Женщина спасла своих детей, ей хочется распахнуть окно и ликующе крикнуть в плодоносную весеннюю ночь о своем счастье. Под ней, на диване международного вагона, спят ее дети, они спят вместе, бросив игрушки на пол, они не раздевались, у них нет ночного белья.

— Это кража, — ликует Юлия, — я выкрала их, я выкрала себя, я спасла нас всех, он никогда больше нас не увидит.

Карл, проснувшись на рассвете, лежал не в силах пошевельнуться. Да и зачем? Упав с высоты, он лежал тяжело, с обмякшими мускулами. Человек, лежавший здесь, был тем самым владельцем фабрики, у которого рухнул дом, с таким трудом построенный его собственными руками, нора, в которую он прятался. Но он мужественно держится. Он нащупывает то, что еще уцелело в нем. 0н ищет не себя, нет, он ищет свое место среди людей.

Услышав в коридоре шаги кого-то из прислуги, Эрих включил занавешенную лампочку над своей кушеткой, чтобы посмотреть, который час. Тотчас же послышался голос Карла:

— Эрих? Доброе утро.

Эрих, в пижаме, подошел к нему.

— Спал хорошо, Карл?

— Ничего. Подними шторы, я с часок полежу еще.

— Само собой. Я прописываю тебе лежать до обеда.

— Садись ко мне. Ночь была ужасно длинной.

— Я принесу тебе снотворное, и ты проспишь весь день.

Карл замотал головой.

— Она опустошила мой дом. Это ужасно больно. Она отобрала у меня все. Сначала себя, потом — детей. Как у зачумленного. Разве я зачумленный, Эрих? Скажи честно. Ты это знаешь.

Эрих со стоном прикрыл лицо рукой:

— Это несчастье.

— Она оскорбила меня так, как ни один человек меня не оскорблял. Я, может быть, в ее глазах ничтожество, недостаточно элегантен, тонок, у нее более высокие требования, мы — маленькие люди, провинциалы, я не умею шутить, Эрих, я всю жизнь должен был работать и мучиться, ты знаешь, какое бремя лежало на мне. Но следует ли меня за это наказывать, что-нибудь во мне ведь есть или ничего нет? Скажи откровенно. Я недавно рассказывал тебе, что со мной когда-то сделала мама.

Карл оборвал себя, задумался.

Эрих:

— Ты и ей говорил об этом?

— Я кое-что обронил, это было в те дни, когда подписывался договор с теткой, — и я жалею об этом. Я сказал, что мать меня ударила, когда я был уже взрослый.

— Что же она?

— Я оплошал. Я хотел показать ей, что к семье сохраняют привязанность, не топчут ее, несмотря ни на что. Ибо я свою семью создавал так чисто, честно и бескорыстно, как только возможно. Она была моей женой. (Не понимаю, чего он так носится с этой «семьей», точно с идолом каким-то, эти женатые люди — форменные маньяки).

Карл застонал и поднялся:

— Все эти качества никому не нужны, дело тут не в семье, семья — ерунда, все это жалкие пережитки вчерашнего дня. Ты был и есть крестьянский неуч, которого мать когда-то била по щекам. О, как эта женщина надругалась надо мной!