Александру Ивасюк - Половодье

В тот зимний день деятели этой партии собрались для решения двух вопросов: прежде всего — обсудить положение в городе, возмущение, вызванное убийством привокзального сторожа, волнения среди рабочих и других бедняков, всеобщее напряжение, которое требовало особого внимания. Атмосфера накалилась, страсти разгорелись, многое оставалось неясным. Все пришли сюда рано утром, обеспокоенные, нерешительные, они жаждали действия, но не знали, с чего начать.

— Я пойду на вокзал, обращусь к людям. Скажу, чтобы они не поддавались обману, не разрешали убивать себя на глазах подкупленной полиции. Правительство не принимает никаких мер. Честные люди с нами. Мы организуем крупную демонстрацию перед префектурой, соберем две тысячи людей, потребуем вмешательства войск, а королю предложим девиз: «Король и отечество, армия и порядок!» Пусть префект вызовет полицию, пусть попробует открыть огонь. Я лично, если разрешите, господин министр, пойду во главе демонстрации, с открытой грудью, не взирая на пули. На наших трупах, сегодня или завтра, вырастет ваша свобода. Мы поднимем массы, разбудим народ, призовем крестьян из деревень, у них есть оружие, а в некоторых селах даже припрятаны орудия. Со священниками во главе — ведь у нас христианское воинство, как сказал великий наш поэт. Пусть бьют во все колокола в греко-католическом соборе, в церквах, мы вынесем наши святые хоругви, простреленные пулями преступников.

Доктор Александру Киндриш, говоря это, встал и в экстазе зашагал по комнате, воздевая к небу руки. Его голубые глаза сверкали от возбуждения и вот-вот готовы были наполниться слезами. На суровом фоне прокуренного кабинета, книжных полок с толстыми томами, среди сытых лиц всех этих богатых адвокатов, мелких банкиров, крупных коммерсантов его горящее от гнева лицо и оглушительный голос казались особенно неуместными, слишком резкими, напоминающими настроение былых времен. Здесь все взвешивалось с большой тщательностью, здесь не годилось кричать и размахивать руками. Но тем не менее его речь не осталась без отклика.

Доктор Алоизиу из Шомкуцы, который больше всего на свете любил охотиться на медведей и сам был похож на медведя, вынул изо рта неизменную свою сигару и промычал: «Так-так, дорогой Александру, говори, дорогой Александру, потешь меня».

Этот огромный, грузный человек, съедающий за обедом по две курицы зараз или индюка и целый окорок убитого им же медведя, задвигал своими могучими челюстями и толстыми губами, провел по ним языком, предвкушая удовольствие от уничтожения ненавистных властей. Его толстая рука барабанила по ручке кресла, имитируя старинный марш Радецкого, который вспоминался ему всякий раз, когда он испытывал возбуждение. «Эге, — кричал он, убивая медведя, — эге, Гога (так звали его лесничего), когда я был фендриком у любимого императора, вот так и тарабанили — дум-дум! Давай споем и мы марш Радецкого, a fene egye meg [32] Черт возьми (венг.) . ».

И оба, доктор Влад и лесничий Гога, напевали марш Радецкого, возвращаясь лесом домой во главе конвоя, который тащил привязанную за лапы к толстенной ясеневой ветке тушу медведя, причем голова зверя волочилась по земле… Победно звучал марш Радецкого, марш его молодости. А в обычные дни он ел, спал, просыпался, обделывал два-три интересных или неинтересных коммерческих дела, после чего шел в клуб, чтоб выпить водки, прописанной ему для здоровья (вероятно, не в таких больших количествах), играл в преферанс и снова после славно проведенного вечера и отоспавшись начинал готовиться к очередной охоте на медведей или диких кабанов.

Для политической игры он был хорош не только потому, что делал крупные взносы на выборную кампанию, но и потому, что был давно известен всем лесничим и загонщикам, всем легальным охотникам и браконьерам своими охотничьими успехами и своей жестокостью, что заставляло верить ему, считаться с ним и уважать его.

— Эй, Александру, я соберу всех браконьеров, дум-дум-дум. Посмотрим, как это им понравится. Они спустятся из лесов в своих зеленых беретах, украшенных заячьими лапками, и тогда ты увидишь, дум-дум…

— Инфляция убьет их, мы не должны сидеть сложа руки, — добавил Сержиу Андерко, директор банка «Пакс романа», — я за то, чтобы послать брата Александру поднимать народ. Инфляция и натиск!

Все они, потеряв терпение, были вполне согласны с доктором Александру Киндришем, предлагавшим радикальные меры, вплоть до воззвания к народу, вплоть до применения оружия. Одни из них были вынуждены вести переговоры с Карликом или платить ему через посредников, чтобы он их не трогал, чтоб его люди не грабили их, защищали их стада и предприятия. Они ненавидели его за установление своего рода монопольной власти, странной и незаконной монополии, которая обязывала каждого из них подчиняться ему. Но с другой стороны угрозы были еще страшней — профсоюзы, налоги, фабричные комитеты, обязательные общественные столовые и неуверенность в будущем. Потому и была предложена формула: «Карлик и правительство, беспорядок и террор» — словно заголовок некой прокламации-манифеста для подготовки «тотальной психологической войны», как выразился профессор Пушкариу, известный теоретик, доктор политических и нравственных наук Льежского университета.