Александру Ивасюк - Половодье

В данный момент ему важно было знать: сохранят коммунисты главенствующее положение или уйдут, как уходили в последние годы другие партии, прежние режимы? Он посмотрел на их представителя — невысокого человека с морщинистым лицом, с глазами, спрятанными за толстыми стеклами очков, — человека сурового, но в котором он угадывал мягкость и взволнованность. Посмотрел на него, не фиксируя на нем взгляда, глазами мутными, будто видящими лишь общие очертания вещей. Поэтому образ Дэнкуша получился у него слегка сдвинутым к слабо воспринимающей стороне сетчатки, где отражались у прокурора предметы и существа того белого и тусклого мира, в котором он родился и продолжал жить.

Присутствие Дэнкуша не давало ему гарантии успеха. Прокурор оценивал его холодно: человек одержимый скрытыми страстями, которые иногда прорываются. Застенчивый повелитель. Впрочем, личность представителя КПР мало его интересовала. Юлиана Маню интересовали силы самой партии, в особенности ее шансы, а не ее программа и идеология. Находившийся перед ним человек никак не мог подсказать ему решения этой единственной настоящей для него проблемы. «Во всяком случае, он не чувствует ко мне благодарности. Он убежден, что прав». Когда Дэнкуш провоцировал его, он заколебался. «Я еще не выбрал», — подумал он. Однако он понял, что не сможет больше молчать, что пробил час, его великий час. Он посмотрел на префекта, маленького, взволнованного, дрожащего, явно напуганного, и от одного его вида прокурору стало скучно. Потом в поле его зрения снова возник образ Дэнкуша.

С другими можно будет справиться. Но эти, когда твердо завоюют власть, везде посадят своих людей, которые будут беззаветно служить им. Иначе их разобьют. Для молодого прокурора существовала только проблема власти, и вот в какую-то секунду, руководимый лишь глубокой интуицией, вне всяких расчетов и выводов, он сделал выбор и сказал решительно:

— Отлично. Комиссия будет принимать участие во всем. Юридическую сторону мы оформим позже. Это формальности. Я буду отчитываться вам, коммунистам.

Произнеся эти слова, он едва заметно облегченно вздохнул.

Дэнкуш кивнул, но больше никак не выразил своего удовлетворения.

И вот тут-то отворилась дверь и вошел старший комиссар Месешан. Префект замер с разинутым ртом, точно перед ним возникло привидение, — ведь он надеялся, что Месешан убит. Квестор Рэдулеску глубже забился в кресло. Дэнкуш про себя порадовался, что Месешан здесь, у них в руках. Прокурор Маня, который три минуты назад навсегда сделал для себя выбор, равнодушно посмотрел на комиссара, но догадался, что появление Месешана может оказаться на руку ему, прокурору.

Месешан застрелил Строблю в тот момент, когда Стробля поднял стамеску, которой обычно аккуратно вырезал стилизованные цветы по краю дубовых столов. Жест был безотчетный, у Стробли не было никаких агрессивных намерений — просто невольное желание защититься. Он работал так сосредоточенно, что и не слышал тяжелых шагов во дворе, грубого смеха пришедших за ним людей (веселое расположение духа очень характерно для странной расторможенности, предшествующей актам насилия; в этих случаях необходимо устранение какого бы то ни было сдерживающего начала).

Месешан нарочно «спустил тормоза» у своих спутников, чтобы подготовить их и предупредить Строблю о приближающейся опасности, рассчитывая на его защитный рефлекс, на то, что в руках у Стробли стамеска (раскаявшийся контрабандист был человеком смелым, он не столбенел и не бежал при виде опасности). Это оправдывало бы убийство на месте. Но расчет оказался правильным только отчасти. После войны Стробля очень изменился: он весь ушел в работу. Мозг его выключался, когда за дело принимались его умные руки с длинными сильными пальцами; пальцы двигались так ловко, что умели остановиться на миллиметр от ошибки, обнаруживая скрытое совершенство формы.

Именно потому, что он создавал столь совершенные образцы резьбы по дереву (давным-давно в этом городе не было мастера такого высокого класса: в тяжкие военные годы подобное искусство казалось никому не нужной роскошью), работа поглощала его целиком и никакие угрозы — как и никакие новости — не доходили до него.

Когда Месешан с подручными вошли во двор, до них донесся из мастерской осторожный стук стамески, и они сразу направились туда, не входя в дом. Старший комиссар отшвырнул дверь, чуть не сорвав ее с петель. Стробля оторвался от работы и, встретившись глазами с мутным взглядом полицейского, инстинктивно поднял руку со стамеской.