Александру Ивасюк - Половодье

В этот морозный зимний день после завтрака Тури осталась покормить своих кукол, а супруг вызвал машину, чтобы ехать в префектуру. Было слишком холодно, как указывал за окном термометр, к которому господин Флореску относился с благоговейной верой, и не имело смысла идти до префектуры двести-триста метров пешком. Но прежде всего префект проследовал в ванную, где в течение получаса нежил свое тело. Префект Флореску не слишком любил свою особу, может потому, что был постоянно занят различными прожектами и увлечен полетом собственной фантазии. Он не очень представлял, как выглядит со стороны, хотя общее впечатление о себе было у него, скорее, положительное; впрочем, он себя обманывал, как и всех окружающих, потому что форма его глупости была сродни плутовству, которое он применял и к самому себе.

Он снисходительно относился к своей внешности, она вызывала в нем сентиментальные чувства. Бреясь, он гляделся в зеркало и строил себе глазки; сидя в ванне, гладил свое тело, ощупывал его, почти воркуя, потом мылся четырьмя видами губок и натирался маслами, что было знаком большой изысканности для сына начальника станции из Лерешть-Арджеш. Вторая мировая война огорчила его: невозможностью найти в продаже соли для ванн и губки; исчезновением бананов, которые так любила Тури; сдачей Трансильвании — огорчения следовали именно в таком порядке. Трансильвания вернулась, бананы — нет, губки же все-таки можно было достать через офицера западных союзных войск, привозившего их на самолете, на «летающей крепости», и продававшего их одному высокому чиновнику министерства, с которым Флореску дружил, а потому получал губки в подарок.

Пока он восхищался собой, сидя в ванне, готовый закричать: «Вот я каков!» (префект оставался материалистом), кто-то энергично забарабанил в дверь. Префект был немного раздражен, но не рассердился, он вообще от природы не был сердитым, хотя в какой-то момент, когда умственное напряжение было свыше его сил, он почти сердился. Он насупился и не отвечал. Он находился, можно сказать, в святилище, в святая святых. Но удары а дверь все усиливались, и кто-то пробовал задвижку, однако тщетно — дверь была крепко заперта.

«Должно быть, моя коровушка», — подумал многотерпеливый префект. Мысленно он именно так величал свою благородную супругу, смягчая прозвище ласкательным суффиксом. Но то была не она. Знакомый голос начальника канцелярии загремел как гром, вырвавшись из его богатырской груди римского борца (все секретари префекта, начальники канцелярий были бравыми малыми, атлетического сложения и походили на сенбернаров — огромные, злые на вид, но при хозяине виляли хвостом, хотя он обращался с ними доброжелательно).

— Господин префект, господин префект, откройте, пожалуйста. Прошу вас, срочно выйдите!

Префект на сей раз недовольно взглянул на свои руки, на которых едва заметно проступали старческие морщины.

«Эх, черт возьми, значит, старею», — подумал он, отвечая своим искренним огорчением на явное волнение за дверью. Он энергично подвигал руками и с удовлетворением констатировал, что суставы не трещат. «Еще не все потеряно», — успокоил он себя.

— Господин префект, разваливается коалиция. Беспорядки на улице. Прошу вас, откройте.

«Разваливается коалиция?» — испугался, еще не совсем поверив, префект. Он быстро надел халат и, открывая дверь, чуть не сшиб массивную фигуру начальника своей канцелярии.

— Погоди, Марин, ведь не горит! — сказал он и в ту же секунду почувствовал: раз он сказал, что не горит, значит, все несчастья, как по волшебству, станут пустяками: — Ну что там такое, мальчик? Занимайся своим делом. Это я тебе говорю. А я знаю, что говорю.

— Нет, горит, горит, господин префект! Прошу вас, отправляйтесь в префектуру. Коммунисты требуют расстрелов, грабят станционные склады. Сегодня ночью неизвестно кем был убит один из них, и они словно с цепи сорвались.

Префект долго, изучающе смотрел на подчиненного глазами государственного мужа. Потом сделал следующее заявление:

— Посмотрим.

И ушел одеваться.

Через десять минут он был в префектуре, где все узнал и ничего не понял.

Начальник канцелярии Марин Мирон стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу, и ждал распоряжений, приказов, решений.

Префект взад-вперед расхаживал по кабинету, заложив руки за спину, с важным видом человека, сознающего, что его грузные шаги служат предвестниками решений, и ждал, что эти решения родятся из ритма его шагов по мягкому толстому ковру. Присутствие Марина Мирона его раздражало: массивное лицо с тяжелым подбородком, толстая шея, вытянутая вперед в знак внимания и бычьей сосредоточенности, уже не служили ему поддержкой, хоть и была в них сила, напряженность мышц, готовых в любой момент, по первому его жесту, прийти в действие.