Александру Ивасюк - Половодье

В помещении уездного комитета в этот час, конечно, никого не было, кроме охраны, состоявшей из сонного привратника на деревянной ноге, который, впрочем, напоминал привратника важного учреждения (он и был важен, хоть и не осознавал этого в достаточной мере), и дежурного — молодого активиста с красной повязкой на рукаве, который часто оставался в ночной охране, потому что дома у него с дровами было плохо. В момент, когда явилась делегация с вокзала, он спал на коричневом клеенчатом диване, накрывшись старыми газетами, хорошенько набив глиняную печь дровами и углем. Телефон с длинным шнуром был перенесен с письменного стола — обычного его места — к дивану, ибо дежурный знал, что сон у него тяжелый, точно свинцовый, — днем приходилось бегать, ездить в кабинах грузовиков, скользящих на льду под ругань шоферов, или ходить пешком по очень бедным, но не всегда дружелюбным селам. Ложился он очень поздно, потому что не решался растянуться на диване, пока не уходил первый секретарь уездного комитета, а тот уходил обычно за полночь, предварительно перекинувшись с ним несколькими словами о важности постоянного повышения культурного уровня да в шутку напомнив ему, чтобы он, часом, не поджег дом плохо погашенным окурком.

Привратник знал в лицо всех членов делегации — даже хорошо знал — и тем не менее спросил серьезно и мрачновато, кто они и чего им надо.

Рыжий Матус послал привратника к черту. Ведь он знает, кто они такие, а пришли они поговорить с первым секретарем. Но Иози-бач был невозмутим, он отказывался делать различие между необычным и обычным. Тот факт, что какие-то товарищи пришли в четыре утра в уездный комитет, был необычным, и надо было для порядка потребовать у них объяснения, чтобы сделать его обычным.

— Товарищ первый секретарь не живет в уездном комитете, — сказал Иози-бач. — Сейчас ночь, и он пошел спать.

— Иози-бач, дорогой! Дорогой товарищ Иози-бач, — сказал молодой Матус. — Представь себе, я знаю, что сейчас ночь. Только вот бандиты убили рабочего станции как раз ночью, а не в обычные рабочие часы. У них другое рабочее время. И мы должны ликвидировать спекулянтов. Вот в чем дело!

— Товарищ, товарища первого секретаря нет в здании уездного комитета. Он спит дома. А бандитов и спекулянтов мы разобьем, не беспокойтесь, ведь разбили же мы Гитлера и даже Муссолини. Всему свое время. Сейчас вам в уездном комитете нечего делать, тут никого нет, кроме товарища Ходжи, который дежурит у телефона — на случай, если позвонит центр.

Молодой Матус выказывал признаки нетерпения, другие все заговорили разом — было не ясно, советуются ли они между собой или говорят с Иози-бачем, который по-своему был прав и, чтобы подчеркнуть свою правоту, начал крутить самокрутку из желтой бумажки. Букур, будущий заместитель министра, подумал, что и в самом деле можно отложить дело до семи утра — оставалось всего три часа. Иози-бач прав. Но тут раздался мягкий и ясный голос Елены Матус, она прервала своего неистового брата в начале его речи о революционном периоде, переживаемом во всем мире.

— Дорогой Иози-бач! Случилась большая беда. Скажи нам, где живет товарищ Дэнку́ш?

Старик немного поколебался, но не выдержал характера и сказал:

— На улице Кошбука, дом 25. Он снимает комнату у вдовы Кутко.

— Спасибо, Иози-бач. — И, обращаясь ко всем, она сказала: — Пошли, а то как бы не случилось на вокзале беды с конфискованным зерном.

Через пять минут они были уже возле дома первого секретаря. И тут наступило легкое замешательство. У первого секретаря райкома, учителя Дэнкуша, была среди них странная репутация. Он держался дружески, но на расстоянии — сказывались некоторые привычки прежней профессии: интонации, манера заставлять себя слушать. Они не слишком хорошо его знали, то есть что-то в нем оставалось для них непонятным. Это был человек с изможденным лицом, в толстых очках, изменявших глаза.

Вот они и замешкались перед входом.

Молодой Букур, будущий замминистра, спокойно шагнул вперед и нажал звонок — раз, два. Подождал. Тявканье собаки, потом — тишина. Наконец женский голос спросил: «Кто тут?»

— Мы к господину учителю, — сказал Букур, который уже научился понимать, где следует, а где не следует называть человека «товарищем».

Женщина ничего не ответила. Лишь минуты через три в окне зажегся свет.

Стоявшие на улице молодые люди узнали лицо учителя Дэнкуша, близоруко вглядывавшегося сквозь стекло в темноту. Потом лицо исчезло.