Александру Ивасюк - Половодье

В тот вечер он пришел, чтобы удостовериться, правильно ли то, что он прочел в нескольких книгах: будто коммунистическая партия против бога. Дэнкуш прежде всего объяснил ему, что никто не тронет религию, что право на свободу вероисповедания будет гарантировано, но Иерима прямо сказал ему, что речь не об этом, что он спрашивает о боге, а не о попах, которых и сам недолюбливает. С этого и разгорелась дискуссия, благо, Дэнкушу доставляло особое удовольствие вспоминать о своей молодости пропагандиста, о дискуссиях в интернатах с любимыми учениками, на которых он имел огромное влияние. Занятый повседневными делами, рапортами, разговорами с представителями отделов снабжения, профсоюзов, контроля за предприятиями (еще находившимися в руках капиталистов), борьбой со спекуляцией, которую невозможно было сразу обуздать, потому что нельзя было обеспечить достаточного количества товаров; занятый контактами с «блоком», подготовкой избирательной кампании, — занятый всей этой практической деятельностью, не дававшей ему ни минуты роздыха, он дорожил такими дискуссиями, ибо они возвращали ему чувство, которого не хотелось утратить: чувство, что он не просто администратор, но человек, призванный изменить мир, то есть изменить людей. Этот долг окрылял его, открывал перед ним широкие перспективы, превращал его в философа-борца, потому что он был истинным философом. Такой человек не только стремится к мудрому познанию жизни, он стремится сделать жизнь лучше.

Стоявший перед ним странный крестьянин, которому он позволял говорить и внимательно слушал его, перебивая лишь для того, чтобы задать какой-нибудь острый вопрос, — этот странный крестьянин возвращал его к временам молодости, с которой ему не хотелось расставаться. Потому он и урывал для него из своего драгоценного времени (оно уже стало драгоценным) немногие часы, отведенные для сна, хотя и во сне его тяготили заботы, а иногда и страхи, порою неясные, не перед физической опасностью (он был человеком смелым и отказался — в эти смутные времена! — от охраны своей квартиры), но перед опасностью моральной.

Он встречал десятки очень активных людей, однако по-прежнему доверял своей интуиции, которая говорила ему, кто и зачем к нему пришел, кто действительно готов принять новые идеалы, а кто хочет что-то утаить; кто понимает, что открылся путь к переустройству жизни, а кто идет по этому пути, лишь подчиняясь необходимости. Дэнкуш мечтал руководить избранной группой борцов (вроде любимых своих учеников), члены которой жили бы в общежитиях, в суровых условиях, забывая о себе. Но он знал, что теперь требовалось много людей, очень много борцов, и однажды даже невзначай сказал кому-то, что позднее отделит зерна от плевел. Внутренне он не раз содрогался, замечая перемены в сознании людей, с которыми он ежедневно имел дело, проявление фанатизма или, наоборот, приспособление к условиям момента, склонность к оппортунизму или к упрощенчеству.

Вот почему Дэнкуш, и без того не слишком склонный к веселью, сейчас, в столь ответственное для него время, был довольно мрачен. Иериму он не убедил. Перед тем как заковылять к двери, умный и чудаковатый крестьянин дружественно пожал секретарю руку (как человек секретарь ему понравился) и сказал:

— Очень вам благодарен. Я еще подумаю, но прошу вас, назначьте пока на мое место кого-нибудь другого. Я должен подумать, и на эти думы у меня уйдет много времени. А сейчас я скажу вам, что лучше, когда люди боятся какого-нибудь несуществующего бога, чем других людей, которые наверняка существуют.

Дэнкуш слышал, как Иерима, припадая на свою больную ногу, шел по соседнему помещению. Там не было ковров, но скоро эхо шагов стихло в больших комнатах. Первый секретарь приблизился к окну и проследил взглядом, как Иерима вышел из здания и исчез на плохо освещенной улице. «Где я ошибся, — спросил он себя, — где я ошибся?» И он почувствовал, как его охватывает знакомое чувство одиночества, которое было его второй натурой, его верной тенью, и не исчезло полностью даже теперь, когда он включился в огромную армию. Он с трудом находил себе друзей; Иерима, человек, связанный с аграрной реформой, который ушел от него без ссоры, сохраняя дружелюбие, напомнил ему об одной бледной женщине, которая однажды, едва заметно улыбнувшись, сделала ему дружеский, уж очень дружеский знак рукой сквозь запотевшее окно, а у него хватило энергии вынуть свою руку из кармана лишь для того, чтобы протереть очки.