Александру Ивасюк - Половодье

Без четверти девять из верных источников получили известие о том, что произошло в префектуре, на вокзале, в зале «Редута» и на вилле Грёдль.

Коммунисты дали отбой, им приказали сверху. Дэнкуш извинялся перед собравшимися, вместо того чтобы держать пламенную речь. Толпа по собственной инициативе направилась к вилле, собралась вокруг и кричит. Народ разочаровался в Дэнкуше!

— Недурно, совсем недурно — пусть знают, кто их друзья. Сначала подстрекают, а потом бросают на произвол судьбы, — задумчиво сказал доктор Шулуциу.

— Это очень, очень забавно! — воскликнул доктор Александру Киндриш. — Теперь наступил момент, когда стадо осталось без пастыря, мы должны повести эти массы. Мы должны подогреть их, превратить это движение в длительную манифестацию протеста против сговора властей с подонками общества. Я сейчас же пойду туда — ну его к черту, этого американца! Если они придут, пусть приходят и не повидав меня. Пробил час, великий час борьбы и наступления!

— Мы, кажется, утром иначе рассудили, дорогой Александру, — укоризненно сказал доктор Шулуциу и даже позволил себе поднять палец в знак упрека.

— Но положение было другим. Теперь Дэнкуш бросил их.

— Мы еще не все знаем. Пусть они еще покипят, так будет лучше. Мы партия порядка, и я не хочу, чтоб здесь повторились события восьмого ноября [35] Имеется в виду неудавшееся выступление буржуазной реакционной партии в Бухаресте 8 ноября 1945 г. .

— А вдруг подручные Карлика откроют стрельбу? Пусть прихлопнут кое-кого из тех, кто сдуру пошел за коммунистами, — скорее промычал доктор Влад и, держа руки в карманах, стал выбивать пальцами на бедрах ритмы марша Радецкого: «дум-дум-дум».

— Ох, брат Алоизиу, — столь же укоризненно сказал доктор Шулуциу. — Иногда мне кажется, что вы циник. Бедный, заблудший народ! Не к лицу нам желать, чтоб пролилась кровь. Кроме того, разочарование сильней отчаяния. Если мы вмешаемся, ничего не добьемся. Мы должны, разрешите мне так выразиться, отучить их от нынешних методов. Покамест полегчало, и на том спасибо. Нельзя терять выдержку!

Все молчали, лишь теснее сбились в черный кружок своих фраков в ожидании гостя. Он прибыл ровно в девять.

Внешность Сайруса Уорнера несколько разочаровала собравшихся. Они ожидали увидеть великана, вроде доктора Влада, энергичного и быстрого, как доктор Киндриш, мудрого, как доктор Шулуциу. Крупного, солидного мужчину, попыхивающего толстой сигарой, как Уинстон Черчилль, одобрительно похлопывающего их по плечам, заполняющего собой все помещение, чтоб они, как дети, заблудившиеся в лесу, почувствовали себя под опекой и охраной нашедшего их добродушного лесничего, с ружьем на плече и полным патронташем вместо пояса.

Сайрус Уорнер был не таким. Скорее, низкого роста, как и дед его, Бэрч К. Бэрч, худощавый, часть лица прикрыта большими очками в золотой оправе, одетый в мягкий серый пиджак, вовсе не претендующий на элегантность, в удобных туфлях на толстой подошве — ни дать ни взять обыкновенный турист. Только белые нервные руки выдавали его породу, однако никто этого не заметил, кроме доктора Шулуциу, который встретил его грустной улыбкой и любезными словами.

— Мои друзья, которых я разрешу себе представить вам, поинтересовались, как вы доехали, и я сказал им, что ваше путешествие прошло благополучно, — перевел его слова доктор Кайюс.

— Йес, сэнк ю, — ответил Сайрус Уорнер и тут же заскучал.

То же общество, находящее свое последнее утешение в строгом церемониале, в предписанных этикетом костюмах, в домах с высокими потолками, играющее в спокойствие, когда все вокруг кипит, в уверенность — когда вокруг все зыбко…

Сайрус Уорнер вспомнил бесконечно долгий банкет с шестьюдесятью видами блюд, на котором он присутствовал полгода назад в одной из китайских провинций, банкет с куда более отработанным и древним ритуалом. Во главе стола сидел старец со сморщенным лицом, которое еще сильней съеживалось, когда он улыбался. Справа от него сидел он, Уорнер, слева — командир гоминьдановского гарнизона, за ним — по нисходящей — офицеры и мандарины. Один из молодых мандаринов ничего не ел, он стоял сзади, между ним и старцем и переводил. Все было так чинно, утонченно и полно величайшей вежливости, церемонных жестов и глубоких поклонов. Беседа была преисполнена символов и поэзии, она была изящна, как рондо, написанное в честь самовластной принцессы самым талантливым и прославленным придворным поэтом. Но любопытнее всего было соседство за столом истинных мандаринов и грубых офицеров с каменными лицами, которые по-обезьяньи подражали ритуалу. Какой-то жандармский полковник совершил, видимо, оплошность в ритуале, и тогда мандарины почти незаметно переглянулись из-под прикрытых век. Приходилось быть снисходительными к солдафонам, ибо в течение всего банкета, в паузах беседы, слышны были залпы орудий 8-й коммунистической армии, которая нарушила перемирие, и генерал вздрагивал при каждом залпе.