Александру Ивасюк - Половодье

Дэнкуш склонял перед ней голову, как перед какой-то несокрушимой силой, правда чуждой ему. Он не чувствовал, что она составляет плоть его убеждений, но не мог и противостоять ей или найти аргументы против нее, особенно теперь. Любопытно, однако, что, взволнованный этими мыслями, он забыл о своем намерении выступить с самокритикой. Молчали и остальные члены комитета. Даже Вайс, который держался того же мнения, что и Софронич, почувствовал себя неловко — ему хотелось взять под защиту Дэнкуша, учеником которого он был когда-то, одним из лучших учеников. Склонный по натуре к методичности, он был восхищен твердостью Софронича, не столь уже далекой от рассказов, что слышал в детстве, но давно забыл, — от рассказов о гневном боге, давшем своему народу суровые заповеди, которые следовало неукоснительно соблюдать.

И все же опять Катя Ланга нарушила молчание:

— Возможно, ты прав, Софронич. Я глупее тебя. — (Впервые в жизни она обращалась к нему на «ты», хотя вообще у нее была привычка говорить всем «ты».) — Но я боюсь одного. Что ты не совсем доверяешь народу и не очень-то любишь его.

— О нет. Я люблю его, — ответил Софронич, — и поэтому хочу видеть его на верном пути, а не в блужданиях.

Неожиданная мысль пришла в голову Дэнкушу. «Жестоко ошибается тот, кто думает, что фанатизм — это половодье самого страстного чувства». Но он поспешил отделаться от этой мысли и прервал дискуссию:

— Хватит. Потом займемся теоретическими вопросами. А сейчас — что делать?

Никто не успел ответить ему, дверь распахнулась, в комнату быстро вошел Матус.

— Товарищи! — обратился он к собравшимся. — Дайте нам оружие, надо ликвидировать эту банду! Народ собрался у виллы Грёдль и не разойдется, пока не добьется своего. Мы не уйдем оттуда. Я не понимаю, чего ждать?

— Погоди, Матус. Принимаются меры, скажи людям, чтоб разошлись по домам, все будет в порядке. Мы получили заверения из Бухареста.

Но, взглянув на его решительное, энергичное и обеспокоенное лицо, Дэнкуш добавил:

— Прошу тебя, пойми. Так лучше. Иди и скажи им. То, что я говорил в зале, — чистая правда.

Матус опустился на стул, стоящий у стены.

Он тоже ушел из зала возбужденный и охваченный гневом. И пошел с толпой к вилле Грёдль и кричал вместе со всеми: «Долой Карлика!», «Выходи к нам, крыса!» Но кроме выкриков, они ничего не могли сделать. Никто из этой безоружной толпы не рискнул переступить ворота, войти во двор, штурмовать виллу. Он лично сделал бы это, рискуя жизнью. Но кто бы последовал за ним? Он чувствовал себя сломленным и опозоренным и пришел сюда, к Дэнкушу, будучи убежден, что найдет поддержку. Он догадывался, что Дэнкуш согласен с ним, хоть и дает совет пойти и успокоить толпу. Теперь он и рад бы сделать это, но не мог. И не только потому, что не понимал зачем. Поэтому он признался чужим, изменившимся голосом:

— Не могу. Я не могу их успокоить. И никто не сможет.

— Ты должен. Как бы тяжело ни было, — сказал Дэнкуш.

Матус ничего не ответил, лишь отрицательно покачал головой.

— Беда будет. Бандиты начнут стрелять в нас.

— Именно поэтому. Мы все пойдем туда, и ты с нами, и скажем им, что нужно расходиться. Раньше или позже, но справедливость восторжествует.

Тогда Софронич сказал:

— Будь спокоен. Карлик и его банда не станут стрелять первыми. Можете не сомневаться.

— Откуда вам это известно? — удивился Дэнкуш.

— Я же знаю, что он не идиот. Если начнет стрелять, он погиб. А так — у него еще есть надежда. Теперь он не может позволить себе пойти на кровопролитие.

Услышав слова Софронича, рыжий Матус встал и сказал:

— Я иду, — и быстро направился к выходу.

— Матус, — крикнул ему вслед Дэнкуш, — что ты собираешься делать? Немедленно вернись!

Матус обернулся и глянул на него пустыми глазами.

— Что ты хочешь сделать? Отвечай, когда тебя спрашивают, не молчи.

Но Матус молчал.

— Ты хочешь подставить лоб? Или убить Карлика?

Ответа не последовало.

— Ты думаешь, этот бандит стоит твоей жизни, твоей молодости? Нет, не стоит. Кроме того, твоя жизнь принадлежит не только тебе, а всем нам с того момента, как ты вступил в наши ряды. Никто из нас не принадлежит только себе.

— А я так жить не могу, — ответил Матус, но не ушел, остался стоять у дверей, представляя себе не то с замиранием сердца, не то с наслаждением, как пересечет пустынный двор с пистолетом в руке, показывая, что он вооружен, и дорого продаст свою жизнь. И если, когда он переступит порог того дома, кто-нибудь, даже сам Карлик, выйдет ему навстречу, он тут же нажмет на курок, они глянут друг на друга, выстрелят одновременно и молниеносно упадут мертвыми.