Роберт Глэнси - Мелким шрифтом

— Ух ты, — только и сказал я, совершенно ошарашенный этим откровением и немного — возникшей перед глазами картиной: мой отец восхищенно смотрит на блестящие шестеренки в часах.

Даг сказал:

— Я заказал тебе еды. Надо перекусить. Сейчас смотаюсь вниз и принесу сэндвич с беконом. Еще я попросил барменшу сделать твой любимый кофе — капучино, правильно?

Даг ушел, и я поднес отцовские часы к уху. Негромкое «тик — так» успокаивало. Задолго до моего рождения этот непритязательный звук отмерял время жизни моего отца, а до этого — его отца. А сейчас отмеряет мое. После папиной смерти я был так зол на него и на его оговоренное условие — когда Оскар сочтет приемлемым! — что зашвырнул часы в ящик комода. Я пытался — так, как это умеют только избалованные неблагодарные дети, — бросить вызов мертвецу.

А незадолго до аварии я вынул часы из комода и надел на запястье. Так я не только начал зарабатывать прощение — часы напоминали мне, что скоро я миную некую невидимую точку невозврата. Помню, перед тем, как я сделал то, что я сделал, я приезжал на работу пораньше и, поднимаясь в лифте, пялился на себя в зеркало и распевал как полоумный, приводя себя в боевой настрой.

Придет ли, наконец, время, когда я прочту все не прочитанные до сих пор книги, штабелем громоздящиеся в моей комнате; начну регулярно ходить в спортзал и стану олимпийским чемпионом; загляну в гараж и выкину оттуда всю дрянь, которая мне наверняка никогда не понадобится; придет ли время проверить, что за подозрительное родимое пятно — словно лужица крепкого кофе — зловеще разрастается у меня на плече; наступит ли час, когда я отправлюсь в клуб, где будет играть классная музыка, соберутся чудесные люди, и впервые за долгое время я почувствую, что у меня вдруг задвигались руки и ноги, голова закачалась в такт — и выяснится, что я — как прежде! — танцую и кайфую, а вокруг полным — полно незнакомых улыбчивых людей; когда настанет удобный миг, и я на минутку сяду отдохнуть от шума; когда совесть перестанет тихо укорять меня за то малое, чем я в своей жизни довольствовался; когда же придет пора взять гитару и попытаться выучить хотя бы один аккорд из моей любимой песни «Между двух огней»; когда же, наконец, ежеминутные порывы вдохновения улягутся или отлетят навсегда, когда придет пора позвонить родителям моей жены и сказать: « Мне нелегко говорить это вам, Джой и Фред, но ваша дочка, которую вы любите больше жизни, стыдится вас и внуков она никогда вам не родит» ; когда наступит время убрать подальше от жены ее ноутбук и мобильник, усадить ее рядом и сказать: «Послушай, милая, во мне все постепенно мертвеет, и я подозреваю, что кислота, разъедающая мое нутро, — это ты» ; когда же придет, наконец, время, и я стану перед Оскаром, гляну в его тухлые зенки и скажу: «Ты захапал отцовскую компанию и замарал ее грязью из — за своей жадности и непомерных амбиций» ; когда же, наконец, я встану из — за рабочего стола, швырну телефон об стенку и уйду из конторы, чтобы никогда больше туда не возвращаться; когда, наконец, я оправлю брату Малколму такое сообщение: «Я по тебе скучаю, прости, что редко пишу, а твои письма настолько полны жизни, что я пугаюсь: вдруг, если я тебе напишу, мое послание ясно покажет, насколько моя жизнь теперь пронизана смертью» ; когда же я выберу время навестить могилы мамы и папы; когда пойму, что Даг вновь пытается мне помочь, и не стану молча махать ему на прощание, словно вслед последней отплывающей от «Гитаника» шлюпке, а схвачу его за руку и скажу: «Да, пожалуйста, помогите мне! По — моему, я запутался и теперь ума не приложу, что делать»; когда же придет час позвонить Сандре: «Сандра, — скажу я, — моя жена почему — то тебя ненавидит, а я хочу с тобой повидаться, подружиться, давай сходим куда — нибудь, поужинаем вместе: только ты и я» ; придет ли время, когда я смирюсь с тем, что каждый мой день почти целиком уходит на обслуживание больших шишек, подавляющих маленьких людей, придет ли время, когда я перехвачу рычаги управления и совершу что — то важное, когда же придет это время?!

Целыми днями я сидел за рабочим столом, читал про больницу, в которую попала бомба, и рассматривал фотографии. Так я пытался снять свою острую невротическую реакцию на это событие, но чем дольше я смотрел на снимки, тем сильнее страдал от отвращения.