Роберт Глэнси - Мелким шрифтом

Мы сидели за обеденным столом — Оскар, Малколм, яи мама с папой, — и я заявил, что на выпускных экзаменах буду сдавать биологию, химию и математику. Так я дал отцу понять, что выбираю для себя не юриспруденцию, а медицину. В столовой повисла тишина. Оскар, уже учившийся на юридическом факультете, пренебрежительно фыркнул.

Все молчали, ожидая вердикта отца. По некотором размышлении он сказал:

— Нет, Фрэнк, это не пойдет. Медицина — миф, с которым веками носятся представители среднего класса. Работа жуткая, никакого покоя ни днем ни ночью, приходится лечить больных, один вид которых вызывает отвращение, при этом учиться нужно всю жизнь. К тому же без толку. Когда терапевты объявили забастовку, уровень смертности в стране резко упал. Ни к чему тебе в это впутываться. В медицине порядка нет и быть не может.

Отец ненавидел все, в чем нет порядка: человеческие органы, эмоции, истерики сыновей — подростков. Мама, благослови ее Бог, попыталась вмешаться:

— Дорогой, может быть, стоит выслушать Фрэнка: а вдруг он все же предпочтет медицину.

Похлопав маму по руке (но так, что мне захотелось проткнуть его тесаком), папа продолжал:

— Поверь мне, Фрэнк, тебе нужно заняться правом. Человеческая жизнь начинается со свидетельства о рождении и кончается свидетельством о смерти, а между ними — миллион разных документов: страховые полисы, трудовые договоры, закладные, брачные контракты. Медицина пытается навести порядок, когда что — то уже случилось, но ей это не удается; закон же четко и твердо налагает свои узы до того, как что — то случится. Миром правят те, кто пишет документы,

Он и прежде это много раз говорил. Я сделал вид, что слушаю, потом сказал:

— Я не согласен, папа.

Все затаили дыхание. В нашей семье никто с ним так не разговаривал, даже маме не дозволялось сказать отцу: «Я не согласна».

— Послушай меня, юнец, — начал он, но я брякнул вилкой о тарелку и заорал:

— Не смей называть меня «юнец»! И перестань вдалбливать мне, что я должен делать!

— Я не желаю с тобой пререкаться, — заявил отец.

— А я, блин, желаю пререкаться! — крикнул я.

Все на мгновение замерли, не зная, как быть дальше.

Тут вмешалась мама:

— Пожалуйста, Фрэнк, успокойся, сядь; не надо расстраиваться, мы можем вместе все обсудить, просто твой папа…

Я вскочил с места.

— Придурок, — насмешливо бросил Оскар, а Малколм чуть слышно буркнул:

— Да пошел ты, Фрэнк!

Я пулей выскочил из дома. Очнулся на улице, идти мне было некуда. Сам не знаю почему, но я направился к дом Дага. Возможно, потому, что он жил неподалеку, а может быть, потому, что он всегда был со мной искренен. Когда я подошел к его двери, по моим щекам уже бежали слезы. Он налил мне виски, отчего я почувствовал себя мужчиной, к которому относятся серьезно, и мы стали разговаривать. Я был уверен, что Даг целиком на моей стороне, но малопомалу понял: он тоже убеждает меня в том, что наилучший для меня вариант — юриспруденция.

— Твой отец пользуется огромным уважением, — говорил Даг. — Ты одарен выдающимся умом. Ты — блестящий молодой человек. Юриспруденция станет для твоего редкого интеллекта испытанием и одновременно отшлифует его до полного совершенства.

Так меня впервые назвали блестящим молодым человеком.

С той минуты началось — окружающие стали наперебой расхваливать мой ум. В свое оправдание скажу: трудно устоять, когда люди говорят тебе в глаза невероятно лестные вещи. Словом, я сдался, Даг отвез меня домой, и в итоге я поступил на юридический факультет.

Я стыдился самого себя. Какое — то время при виде Дага меня охватывало смущение: он был свидетелем моего отчаяния, моих по — детски безудержных слез. И в мчавшемся вниз лифте, не поднимая глаз от ковролина на полу, я сказал:

— Я тогда вел себя, как последний дурак, простите меня. Молод был и глуп.

— Ничего подобного, — возразил Даг. — На самом деле последним дураком оказался я. Ты ведь не знаешь, что перед твоим приходом мне звонил твой отец: требовал, чтобы я поддержал его точку зрения. Мне тошно это вспоминать. Я должен был поддержать не его, а тебя. Ты же совсем не хотел заниматься юриспруденцией. Да, тебе было всего шестнадцать лет, но ты уже знал, чего хочешь, а мы отговорили тебя от профессии твоей мечты. Для молодого человека расстаться с призванием — трагедия; я искренне сожалею о содеянном.

Я слышал, как позванивают последние цифры, лифт за. медлил ход, мы уже почти достигли цокольного этажа; я был слишком взволнован, ничего толкового на ум не шло, ия пробормотал: