Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

Коляколя копал могилы на Бадалыке. Как у любого советского предприятия, у этого кладбища тоже имелся план: двадцать пять покойников в месяц. На законный вопрос персонала – как перевыполнить пятилетний план и получить звание ударника соцтруда? – директор хитро улыбался и пожимал плечами: мол, идите с топорами в ближайшую деревню. Вообще, на кладбище Коновалову жилось так хорошо финансово, что к весне он начинал ловить под кроватью зелёных человечков. Несколько раз его отправляли лечиться, но лучшего профилактория для алкаша такого рода, чем геологическая экспедиция, видимо, не существует. Летом, с началом полевого сезона, он устраивался в ГСЭ горняком и копал те же могилы, но с другой целью. Невысокий, жилистый, бородатый, редкозубый, с пожелтевшими от курева усами. Немногословен, опытен в тайге, уважающий начальство, но изредка даже в тайге уходящий в классический русский запой. Зарабатывали горняки с кубов: чем больше выкопал, тем больше получил. Поэтому у каждого уважающего себя горняка имелся свой инструмент: кайло, подборная и штыковая лопаты, который ездил с ним из сезона в сезон. Для лопат работяги делали специально изогнутые черенки из берёзы, кончики кайла перед сезоном оттягивали и закаляли, превращая на пару вечеров кухонный таган в настоящую кузницу. Двое наших горняков – Коновалов и Шакун – работали примерно одинаково, на совесть, поэтому для упрощения расчетов начальник считал общие кубы, а потом сумму делил на два. Кубов оказывалось столько, что бухгалтерия, открывая отчёт за месяц, выпучивала глаза и заявляла, что человек лопатой столько выкопать не может, и начальник занимается приписками, а это уже тянет на статью. Но, узнав, что это не просто горняки, а Коновалов и Шакун, только говорили: «А-а-а, ну тогда вопросов нет!» и смело писали в графе зарплата цифру 400.

Отряд на «крокодиле», как мы называли наш ЗиЛ, заезжал по старой лесовозной дороге в какую-то глухомань, где мы и ставили лагерь. Желательно – ближе к речке или ручью, хотя пару раз приходилось таскать воду за километр – болотистый грунт не позволял подъехать ближе даже при наличии на нашем вездеходе лебёдки. Мы протаскивали машину с помощью лебёдки через пару луж размером с футбольное поле, но в итоге останавливались перед каким-нибудь жутким болотом, кишащим головастиками и комарами, понимая, что дальше хода нет. Ставили три палатки, брезентовый навес в качестве кухни, стол из четырёх тёсаных досок и закидывали на дерево антенну рации – вот и всё хозяйство. А воду из ближайшего ручья возили в канистрах, навьючив их на старенький велосипед «Урал». С утра пораньше повар варил кашу и чай, горняки завтракали и шли копать шурфы. Линию для них, или профиль, мы с начальником заранее тщательно размечали, прорубая топорами целые просеки и отмечая колышками места будущих шурфов. Я вставал позже горняков, таскал дрова, возил воду, ходил со спиннингом на речку, дабы разнообразить меню отряда жареной щукой или ухой из окуня. Если требовалось – ходили в маршруты. А когда Вася с Колейколей выкапывали несколько шурфов – шли на линию брать пробы и делать замеры там. Вечером народ собирался на кухне, ужинал, курил, штопался, стирался. Слушали радио. У нас с начальником отряда, который по совместительству являлся моим папой, палатка была своя, у горняков, повара и водителя – своя, в третьей размещался продуктовый склад, в котором мы иногда обедали, если на улице лил дождь. Общались мы с Колейколей поначалу не очень, да оно и понятно: ему было за пятьдесят, а мне – шестнадцать. Видок у него был, конечно, аховский: Коляколя почему-то не любил мыться. Палатка в качестве бани у нас бывала не всегда, но даже когда лагерь стоял рядом с речкой Большая Кеть, в которой можно было спокойно мыться – Коляколя делал это не чаще одно раза в две недели. Духота в июле стояла жуткая. Мы потели, как собаки в корейском ресторане, даже лёжа в открытой палатке на спальнике. Приходя из маршрута, я сначала шёл на речку, а уж потом на кухню – до самого себя было противно дотрагиваться, так роба промокала от пота. А снять её было невозможно из-за постоянного облака мошкары, вившегося над любым теплокровным. (Как-то раз повар застрелил капалуху, общипал и положил на кухонный стол. Через пять минут бедная птичка скрылась под слоем огромных полосатых комаров, облепивших безжизненное тело.) Коляколя то ли не потел, то ли зимой жил в таких условиях, что уже не обращал внимания на то, что он потный и грязный, но мыться не любил категорически. После работы, садясь за стол, он просил кого-нибудь плеснуть ему на руки. Смывал с них глину и песок, разик плескал водой в лицо – вот и вся процедура.